Куигли и плевать мне, кто он и из какой семьи.
— Может быть, ты не хотела причинить боли
— Я же не знала, что ты ее бросил, я думала, ты заразился какой-то ужасной болезнью и умер.
— Мне очень жаль, — сказал он, будто раскаиваясь в том, что не умер.
— Да я ведь сама не своя от счастья, старый ты чертяка, что ты жив! За всю жизнь никогда не была так счастлива.
— Брось, чего там… Всего лишь старик, которого ждет инвалидная коляска.
— Поедешь жить ко мне в Дублин? — предложила она.
— Нет-нет, любимая моя Морин, не поеду.
— Но зачем тебе жить в пансионате? Ты же в прекрасной форме. Я все сделаю, чтобы за тобой был хороший уход. Не в мамином доме — мы устроимся где-нибудь еще. Подберем что-нибудь попросторней, чем моя квартира.
— Нет, я обещал Софи.
— Но ее больше нет, ты сдержал свое обещание. Его взгляд подернулся печалью.
— Нет, это, знаешь, вроде как дело чести. Ее имя начнут склонять, заново перебирать все, что она говорила, и в конце концов смешают с грязью. Сама понимаешь.
— Я понимаю, но не слишком ли благородно ты себя ведешь? Она лишила тебя родной дочери, меня лишила отца, она вела с нами нечестную игру. Все эти годы я думала, что ты умер.
— Но, по крайней мере, напоследок она тебе сказала. — Бернард Бэрри счастливо улыбался.
— Что?
— Ну, по крайней мере, она хотела, чтобы ты меня разыскала. Об этом мне адвокаты сказали. Когда она поняла, что умирает, она все тебе рассказала, чтобы дать тебе шанс снова со мной встретиться.
Морин прикусила губу. Да, она сама придумала эту небылицу, когда наводила справки в Булавайо. Она вгляделась в лицо отца.
— Признаться, меня это тронуло и порадовало. Я считал, что у нее каменное сердце. Кевин О'Хаган писал, что каждый год по мне служили панихиду.
— Да, — подтвердила Морин. — И скоро опять годовщина.
— То есть она сделала то, чего могла бы и не делать, и я ее должник. Возвращаться и тревожить ее память? Нет. В любом случае, милая, я там больше никого не знаю, один Кевин был — и тот умер. Нет, я останусь здесь, мне тут нравится, а ты будешь навещать меня время от времени, и твоя сестра Кэтрин со своим молодым человеком. Я буду самым счастливым человеком на свете.
На глаза у нее навернулись слезы. Вот он сидит перед ней — старик, считающий себя самым счастливым человеком на свете. Нет, никогда она не расскажет ему правды о матери, не станет лишать его удовольствия думать о ней хоть что-то хорошее.
— Тогда я буду приезжать по любому поводу. Открою магазин здесь в Аскоте или в Виндзоре. Я не шучу.
— Я верю. И когда на серебряную свадьбу дочери Кевина поедешь. Это тоже будет хороший повод.
— Сомневаюсь, поеду ли. Шафером-то был Фрэнк Куигли… Предполагается, что это будет встреча всех, кто там был. Будут вспоминать прошлое и все в таком роде.
— Тем более тебе надо поехать, — сказал Берни Бэрри, загорелый человек с огоньком в глазах, который нашел свою любовь сорок лет назад во время служебной командировки и которому хватило мужества пойти навстречу своей судьбе.
7. ФРЭНК
Фрэнк никогда не мог понять, почему люди так нервничают из-за дальней дороги. Сам он с удовольствием запрыгивал в машину и мчался по автострадам за сто миль от дома. Им овладевало в таких случаях чувство свободы, какой-то авантюрный дух, и его радовала даже поездка на выставку продукции, где он бывал уже много раз. А почему бы нет? Как он часто напоминал себе, не у каждого есть такой «ровер», модель этого года, со встроенной стереосистемой и радиоприемником, наполнявшими сияющий комфортабельный салон звуками музыки. А стоило ему захотеть, музыка сменялась «Итальянским для деловых людей». Никто в «Палаццо» не знал, что Фрэнк Куигли понимает каждое итальянское слово, произнесенное в его присутствии. Никогда ни единым взглядом он не выдал этого. Даже если говорили о нем.
Иногда Фрэнку казалось, что его тесть, Карло Палаццо, возможно, догадывается, но даже если это было так, Карло держал свои подозрения при себе. А если бы он был уверен, он бы только еще больше восхищался Фрэнком. Давным-давно он дал понять Фрэнку, что они положили на него глаз и что он никогда бы не сдвинулся с мертвой точки в отношениях с дочерью босса, не будь на то воля Карло Палаццо и его брата.
Но для Фрэнка это с самого начала не было секретом, ему не надо было объяснять, что такая девушка, как Рената, будет надежно защищена от охотников за богатыми невестами под неусыпным надзором отца и дядьев. Фрэнк знал, что он — подходящая кандидатура. Ведь его карьера в фирме не зависела от того, женится ли он на принцессе империи «Палаццо» или нет. Да и на «Палаццо» свет клином для него не сошелся: Фрэнка Куигли с радостью взяли бы в любую британскую компанию. У него не было дипломов, он не учился в университетах. Все это было ему не нужно. Он обладал чутьем и способностью работать как вол день и ночь. Они знали все это еще пятнадцать лет назад, когда отпустили с ним Ренату на обед. Знали, что он не посмеет до свадьбы притронуться к темноволосой застенчивой наследнице миллионов Палаццо. И еще братья Палаццо знали, что если Фрэнк когда-нибудь нарушит супружескую верность, все это будет тихо, осторожно и вдали от дома. Шито-крыто.
Фрэнк вздохнул, думая о неписаных правилах. Не раз он попадал в довольно рискованное положение, но всегда умел выкрутиться. Так продолжалось и до сего дня. А сейчас все изменилось, и он старался урвать каждую свободную минутку, чтобы остаться одному и подумать, как быть дальше. Была б это работа, просто работа… о, тогда бы он моментально нашел решение. Но Джой Ист была
Джой Ист была дизайнером, создавшим компании «Палаццо» имидж престижности. Это она вытащила «Палаццо» на страницы дорогих журналов, в то время как Фрэнк Куигли, увеличив объем продаж, вытащил «Палаццо» из массы мелких так называемых супермаркетов в самый первый ряд.
В первый же вечер, когда они взглянули друг на друга не как коллеги по работе, Джой сказала, что они созданы друг для друга. Никто из них не намеревался менять свой жизненный уклад и не властен был принудить к этому другого. Джой не хотела расставаться со своей независимостью и свободой, Фрэнк не хотел разрушать свой брак с дочерью босса. Разве это не идеальная пара — два человека, которые все потеряют, если начнут делать глупости, и все обретут, если будут осторожными. Она высказала ему это отчасти в словах, отчасти взглядом, а отчасти — тем, как, потянувшись к нему через столик в ресторане, поцеловала по-настоящему, в губы. И сказала, смеясь:
— Я проверила: здесь никого, кроме туристов.
Это было чудно. И оно не прекращалось. Он редко встречал таких женщин, как Джой. Тонкости феминистического движения, сама его суть прошли мимо сознания Фрэнка, и эта новая женская независимость казалась ему чем-то экзотическим. Джой Ист гордилась своим незамужним положением; она рассказывала ему, что в двадцать три года чуть было не вышла замуж, но передумала за несколько дней до свадьбы. Счастливо отделалась! Ее отец рвал и метал, и они до сих пор остались должны кучу денег, ухлопанных на несостоявшееся торжество, торт, лимузины. Не говоря уж о пересудах и нервотрепке. Лучше бы она не упрямилась, тогда не было бы всего этого срама — таково было общее мнение. А что жених? О,
