термоса, пожал плечами и протянул стаканчик полковнику. – Вы знаете о значении политработника… о долге перед партией, перед революцией…
– Какой революцией? – мягко спросил Мирский.
Лицо Велигорского налилось кровью.
– Мы должны оставаться преданными делу революции. Наша жизнь, наш разум зависят от этого.
– Революция начинается здесь, сейчас, – сказал генерал-лейтенант. – Мы освободились от груза прошлого.
Они долго смотрели друг на друга. Вернулся Погодин и молча сел в стороне, смущенно потирая руки.
– Власть должна быть поделена, – заявил Велигорский. – Партия должна быть восстановлена.
– Хватит с нас убийц и невежд, – резко возразил Мирский. – Россию слишком долго насиловали убийцы и невежды от имени революции и партии. Хватит. Лучше я покончу с этим здесь, чем привезу на Землю нашим детям.
Велигорский достал из кармана старинные золотые часы.
– Белозерский и Языков сейчас, наверное, сходят с ума. Не к чему рассказывать, что они сделают, если не найдут меня.
– Это их обессилит, – бросил Мирский. – Пусть немного подождут или повесятся.
Велигорский оскалился и погрозил Мирскому пальцем.
– Ублюдок. Я знаю, кто вы такой. Мечтатель. Мечтатель-диссидент.
– И единственный, с кем вы могли бы безопасно делить власть. – Вы знаете, что они в конце концов постараются убрать вас, и доверяете им не более, чем бешеному псу.
Велигорского это, кажется, не убедило.
– Может быть, теперь мы поймем друг друга?
Велигорский пожал плечами; уголки его рта опустились.
В 12.00 следующего дня Погодин направил антенну грузовика в сторону южной скважины, и Велигорский передал сообщение для Языкова и Белозерского:
– Советские войска четвертой камеры взяли в плен Мирского и его сторонников. Присоединяйтесь к нам. Суд состоится в библиотеке.
Глава 42
Они молча наблюдали, как красная линия сингулярности ведет их к черному щиту. Лэньер присоединился к Карен Фарли и Леноре Кэрролсон, пытаясь найти хоть какой-то смысл в показаниях приборов. Периодически они выдавали осмысленные данные, которых, однако, не было никакого толка.
– Что-то приближается к нам по сингулярности… Это машина, большая и черная, – сказал Хайнеман. – Идет быстро.
Лэньер, оттолкнувшись, подплыл поближе. Оседлав светящуюся им навстречу красную линию, двигалась круглая в поперечном сечении машина вдвое толще трубоход. Ее поверхность была черной и блестела: яркие пурпурные линии вычерчивали на ней квадраты и прямоугольники, расположенные симметричными группами. Лэньер восхищенно смотрел, как они открываются и изнутри появляются всякие захваты и членистые рычаги. Теперь машина напоминала глубоководную подлодку или спятивший перочинный нож.
– Что она собирается делать?
– Она снижает скорость. Похоже, что…
В кабине замигали разноцветные огни. Хайнеман вздрогнул и отодвинулся назад; Лэньер закрыл глаза и заслонил лицо руками.
– Что это? – крикнула Кэрролсон.
Красные и зеленые полупрозрачные объекты снова затанцевали перед Лэньером. Он протянул руку к одному из них, но он оказался нематериальным.
– Это символы или нечто в этом роде, – предположил Хайнеман. – Ты их видишь?
– Вижу. Не знаю, что это и откуда оно взялось.
Радио снова зашипело.
– Пожалуйста, назовите себя и причину, по которой вы приближаетесь к границам Аксиса.
Лэньер взял микрофон у Хайнемана.
– Я Гарри Лэньер. – Интересно, говорит ли это им хоть что-нибудь, мрачно подумал он. – Мы исследователи. Если есть какие-то проблемы…
– Вы желаете адвоката?
– Простите… что?
– Вам немедленно будет назначен адвокат. Являетесь ли вы воплощенным человеком, претендующим на соответствующие права в суде Гексамона?
– Скажите «да», – посоветовала Кэрролсон.
– Да.
