представил я.
— Болдины? — милиционер нахмурился. — Случайно, не дети Семеныча?
— Они самые! — гордо ответил Ванька.
— Тогда ясно, — кивнул милиционер. — Наслышан о ваших подвигах. А меня, значит, Александром Михайловичем зовут. Так что будем знакомы.
— Скажите, — полюбопытствовала Фантик. — А что это за бумажка была в руках у Никитишны, которую вы потом забрали? На сторублевку совсем непохоже.
— А, это… — Александр Михайлович усмехнулся. — Копия акта об изъятии фальшивой купюры. Ознакомили её по всей строгости, чтобы она поняла, что дело керосином пахнет… Что ж, сейчас обсудим с человеком из города, как лучше всего быть с вашим психом.
Он отошел ко второму милиционеру и тихо заговорил с ним, иногда кивая на нас. Лариса-продавщица тем временем открыла свой фургон и встала за прилавок, а деревенские жители — собравшиеся, видимо, на площади больше ради этого фургона, чем ради чего другого, хотя, конечно, и вся история вокруг Никитишны была для них ещё тем интересным спектаклем — стали неспешно приобретать всякие необходимые мелочи. Никитишна стояла и напряженно думала.
— Ну? — обратился к ней Александр Михайлович, закончив свой доклад о наших приключениях. — Додумалась до чего-нибудь путного? Пришла к правильному решению?
— Камешки он у меня купил, негодяй этот, — выпалила Никитишна. — Ну, городской, с придурью, совсем, видно, мозги в городе своротил, а камешки чего не продать? Я бы и бесплатно их ему отдала, а тут ещё и деньги предлагают, хорошие деньги.
— Что за камешки? — заинтриговано спросил второй милиционер — тот, что был из УБЭП.
— Да такие, которые в каникулы мой внук насобирал. Красивые такие, глянцевые, будто оплавленные. На вид — почти уголь, только в руке потяжелей, и не крошатся, а твердые-твердые. Ну, ребятишкам интересно все необычное, вот он и приволок. Не знаю уж, откуда взял, только не на нашем берегу. Мне таких на берегу не встречалось. Кажется, где-то подобрал, когда в ночь на рыбалку ходил, со старшим сыном моим, своим дядей. Ну, высаживались где-то, раскладывали костерок под утро, чтобы перекусить, понятное дело. А внук мой, Лешка, значит, он ими все время любовался, пока в конце августа в город не уехал, в школу. Два или три камешка с собой забрал, а остальные в рюкзак не влезали, тяжело уже было. А тут этот заглянул, вроде как дорогой интересовался или у кого можно молока взять, увидел эти камешки и прицепился. Продай да продай. А чего не продать, когда деньги предлагают? У нас этого добра навалом — небось, внучок приедет, ещё насобирает следующим летом, где-то на другом берегу, если ему ещё их захочется. Вот я и говорю этому охотнику…
— Охотнику? — милиционеры насторожились и внимательно поглядели на нас.
— Ну да, охотнику, модному всему такому, и с ружьем хорошим, и все на нем вроде как заграничное, в первый раз надетое — и сапоги болотные, и куртка с этими, с карманами и с оторочкой, светлой кожи…
— Вот что, бабка! — перебил её сотрудник УБЭП. — Пойдем-ка к тебе домой потолкуем. Насчет этого гостя нам надо подоскональней разобраться, в спокойствии… Да не напрягайте вы уши, — обратился он к односельчанам Никитишны, — она, небось, вам потом все расскажет — вечерком, на завалинке. А прилюдные разговоры закончены.
Милиционеры и Никитишна направились к её дому. Александр Михайлович оглянулся и поманил нас.
— И вы идите. Нам надо ещё кое о чем вас порасспросить.
Мы двинулись следом. Ванька и Фантик переглядывались — и взволнованно, и восторженно. Еще бы! В том, что псих, напавший на нас, и был таинственным фальшивомонетчиком, и при том чокнутым собирателем красивых камушков, у нас сомнений не было. Да, история закручивалась таким штопором, что дух захватывало!
Многие дома в деревне были брошены и заколочены — как, впрочем, во многих деревнях нашей области. Всего в деревне было, наверно, домов пятьдесят, но обитаемых среди них — не больше пятнадцати. Но это ещё ничего! Дальше, к северу, на реках и на островах, можно встретить вообще мертвые деревни, где не осталось ни одного жителя или где несколько стариков доживают свой век. Такие деревни обычно давно отключены от электричества, и без лодки от них вообще не доберешься до населенных мест. Туристы иногда пользуются ими для ночлега, вот и все.
Никитишна провела нас на свой двор, отворила дверь, мы поднялись на летнюю верандочку. Застекленная верандочка была забита всякой всячиной: стол, диван, а на столе, на диване и на полу стояли неисчислимые банки с домашними соленьями, под столом был рассыпан на газетке лук для просушки, а на другой газетке, в углу, высились две кучи не до конца перебранной моркови. Куча побольше — крепкая и хорошая, кучка поменьше — всякая мелочь или подпорченная.
— Ладно, Никитишна, спевай всю правду, — сказал Алексей Михайлович. Сколько всего уплатил тебе за камушки этот проходимец?
Никитишна потупилась, потом нехотя буркнула:
— Четыреста рублёв.
— Основательно! — усмехнулся Александр Михайлович. — И тебя не смутило, что он такие деньжищи тебе отваливает? Больше твоей пенсии, небось?
— Ну, малость побольше, — призналась Никитишна. — Я давно таких денег в руках не держала.
— Ладно, сдавай свою валюту, — сказал Александр Михайлович.
— Чего-чего? — переспросила Никитишна.
— Фальшивые купюры эти сдавай, говорю, на экспертизу.
— А вы мне расписку дадите? — встревожено спросила Никитишна. — А то вдруг они настоящие, а тут возьмут и сгинут…
— Не волнуйся, оформим документы как положено. Доставай, где они у тебя.
Старуха вздохнула и удалилась в глубь дома. Через некоторое время она вернулась, осторожно неся в вытянутой руке три бумажки, развернутые веером — за самый уголок, будто боялась обжечься о них.
— Вот…
— Эх, местечко бы на столе расчистить… — вздохнул Александр Михайлович, доставая из своего планшета шариковую ручку и листы бумаги с «шапками» бланков и с печатями.
— Так вы на кухню пройдите, — предложила Никитишна, — там посвободней.
Мы прошли на кухню, и Александр Михайлович, усевшись на табурет у стола, стал писать.
— Вот смотри, Никитишна, — проговорил он. — Я прописываю все подробно, по всей форме, в двух экземплярах. Я, Бутырцева Надежда Никитична, добровольно сдаю на экспертизу три купюры достоинством в сто рублей каждая, серии такие-то, номера такие-то… видишь, даже номера и серии тебе указал, чтобы путаницы не было… по подозрению в их недостоверности. Распишись вот здесь, и я распишусь… Хотя, — добавил Александр Михайлович, рассматривая одну из купюр на свет, — я и без всякой экспертизы могу сказать, что это фальшивки. Водяными знаками и не пахло. Как же ты не углядела, а?
— Так с виду ж они… — старуха развела руками. — То есть, абсолютно нормальными выглядели. И человек был солидный. Производящий впечатление. То есть, придурковатый малость, раз уж он на эти камешки запал, но придурковатые — они тем более всегда настоящими деньгами платят. И вообще, в наших краях отродясь такой гадости не водилось, я в жизни фальшивую деньгу в руках не держала. Откуда ж мне было знать?..
— Простите, Надежда Никитична, — прервал её излияния сотрудник УБЭП. Скажите, в этих камешках точно не было ничего особенного? Ну, что-то необычное, кроме того, что вы описали, не привлекало в них ваше внимание?
— Да нет… — растерянно ответила Никитишна. — Говорю, красивые они были, с металлическим таким отблеском, а больше, вроде, ничего такого… Ну, красивые, да. Детям, конечно, соблазнительно. Этот проходимец, он обрадовался им, словно дитя малое, ну не меньше моего внучка…
— Да, насчет вашего внучка, — сказал сотрудник УБЭП. — Вы сказали, он несколько камешков увез с собой в город. Вы не сообщите нам его адрес и телефон? Да, и, конечно, как его родителей полностью зовут, и так далее…
— Пишите, — вздохнула старуха.
Она продиктовала все данные внука и его родителей, УБЭПовец записал, а потом сказал:
