еще от прадеда досталась, который был старообрядцем, и навеки запретил всем потомкам отдавать ее иконописцу, чтобы тот руку Христа переписал и сделал благословение тремя пальцами, как по-новому в церкви положено. И что таких икон, неповрежденными и непереправленными сохранилось раз-два и обчелся, и поэтому ее можно очень дорого продать. Но тут я не знаю, права моя бабушка или нет.
Взгляд у старушки вдруг стал на удивление живым.
— Кто знает, может, и права, — сказала она. — Ты вот что, милый, черкни на всякий случай телефончик мой для твоей бабушки. Я-то уже вторую свою икону продаю, да и приятельницам моим продавать доводилось, ради куска хлеба, так я приблизительно знаю, как в Москве такие дела делаются, подсоблю уж, чтобы ее не надули и заплатили как надо, а то в таких делах только держись, обдерут как липку! Как бабушку-то звать?
— Пелагея Степановна, — глазом не моргнув, ответил Лешка.
— А меня, значится, Анна Ивановна. Так ты телефончик-то записывай, и я, значит, буду в виду иметь, что если позвонит Пелагея Степановна из Подольска, то это — твоя бабушка, и помочь ей надо.
— Записываю, — Лешка вытащил ручку и билет на пригородную электричку. Это был вчерашний билет до Москвы от станции, возле которой находится наша школа. Алешка намеренно вытащил билет, а не какой-нибудь другой кусок бумаги: билет был косвенным доказательством, что он действительно живет в Подольске и приехал поглазеть на Москву. И старушка, зыркнувшая на билет, окончательно убедилась в правдивости Лешкиных рассказов.
Она продиктовала свой телефон, который начинался на «175». Судя по номеру жила эта Анна Ивановна довольно далеко от центра, и, выходит, специально приезжала в центр, туда, где туристов побольше, чтобы продавать свои подделки.
— Я обязательно передам, — сказал Алешка. — А мы… Мы не будем вам больше мешать. Всего вам доброго.
— Всего доброго, ребятки, — откликнулась старушка.
И мы пошли дальше, и, дойдя до угла здания, где старушка уже не могла нас видеть, помахали Жорику и Илюхе на другой стороне: мол, у нас все в порядке, есть успехи.
— Что теперь будем делать? — спросил я.
— Наблюдать за ней надо! — сказал Алешка. — Ты видел — старушка не так проста! Как она запала на ценнейшие иконы, которые можно по дешевке приобрести! Она понимает, что бабулька из Подмосковья будет счастлива и по сто долларов за икону получить! И то, что Христос, поднимающий два перста, что Николай Угодник, у которого красная краска почти не поблекла и не потемнела — это почти наверняка семнадцатый век, а то и шестнадцатый, в крайнем случае — начало восемнадцатого, но и это тоже неплохо, на несколько тысяч долларов тянет, — это старушка, я думаю, тоже поняла. Я специально ввернул такие приметы, значение которых понятно только специалистам, только людям, очень хорошо разбирающимся в древнерусской живописи…
— Откуда ты только их знаешь, все эти приметы? — удивился я.
— Так мы ж их проходили на курсе древнерусского искусства, — в свою очередь удивился Алешка. — И когда нас на экскурсию в Третьяковку вывозили, нам тоже кое-что об этом рассказывали. Просто у тебя, видно, это выветрилось из головы, а у меня — нет.
Я вздохнул, не без зависти.
— Такое впечатление, что у тебя ничего из головы не выветривается. И зачем тебе это? Ясно ведь, что ты, со своими способностями, попадешь, скорей всего, в какой-нибудь аналитический отдел, будешь сидеть за компьютером, и такие знания в искусстве будут тебе, в общем, не нужны.
— Но ведь сейчас пригодились! — возразил Алешка. — И, я думаю, пригодятся еще не раз.
Я мог только согласиться. Сам-то я на уроках по истории искусства все больше скучал. Нет, записывал я все как надо, и урок мог ответить, но все эти апсиды, ангельские чины и шатровые стили так слипались в моей голове, что я, ответив, старался поскорее о них забыть. Помню только веселье, которое нас охватывало, когда заходил разговор о «ширинках». «Ширинками» в древнерусской архитектуре назывались, как выяснилось, эти пояски, отделяющие один ярус церкви от другого, и когда преподаватель говорил: «Как вы видите, в ширинках этой церкви появляется особый, новый узор», — мы, естественно, начинали тихо гоготать. Только эти проклятые ширинки в памяти и зацепились. А вот то, что рассказал Виталий Яковлевич, отложилось очень четко. Но ведь он почти не говорил об особенностях икон разных школ, и про разную живописную технику упоминал лишь постольку, поскольку это помогло в свое время раскрыть очередное преступление, связанное с произведениями искусства.
— В общем, — подытожил я, — занятная получается картина. Старушка — божий одуванчик, торгующая грубыми подделками, отлично разбирается в древнерусской живописи и готова хапнуть ценные иконы, стоимость которых она сразу просекла — как просекла и то, что получить их можно будет почти задаром. Надо понимать, у нее и большие деньги есть, и солидная клиентура, способная покупать такие иконы за настоящую цену… А это уже совсем другая история получается, так?
— Так, — согласился Алешка. — Поэтому… Смотри, если мы встанем вон у того киоска, то старушке будем совсем не видны, зато она будет видна как на ладони. И… Ага, к ней подходит покупатель!
Встав за стеной киоска, мы смотрели, как к старушке подошел молодой человек, как заговорил с ней, как отошел…
— В цене не сошлись или он ей, понимаешь, не понравился, — прокомментировал Алешка.
— Я другого не понимаю, — сказал я. — Ведь здесь, в центре Москвы, к ней запросто может подойти какой-нибудь человек, смыслящий в иконах, — реставратор, искусствовед или просто любитель старины. Неужели она нисколечко не боится, что поднимется шум, что она тут подделками торгует?
— Я думаю, у нее наготове отговорка, о которой говорил Виталий Яковлевич, — сказал Алешка. — «Ох, надо же, значит, эти молодые люди, что реставраторами назывались, икону мне подменили, а я, старая, и не заметила!..» Или что-то в этом роде… Но, вообще, то, что она не боится нарваться на знающего человека, о чем-то говорит. Стоит над этим поразмыслить. Ага, к ней еще кто-то подходит!..
На сей раз к старушке подошел явный иностранец. Он заговорил с ней, потом взял икону и стал вертеть ее в руках, осматривая.
— Очень может быть, что этот купит! — в возбуждении, я понизил голос до шепота, словно боялся спугнуть иностранца, хотя он был от нас довольно далеко, и, конечно, ни он, ни старушка не могли нас слышать, за уличным шумом и таком на расстоянии.
И точно — обменявшись со старушкой еще несколькими фразами, иностранец вынул бумажник. Собрался уже достать деньги, но, убрав бумажник, опять заговорил со старушкой. Однако, было понятно, что иностранца, что называется, зацепило, и что в конце концов он купит икону.
— Теперь Жорик с Илюхой должны вступить в дело! — прошептал Алешка.
Мы только собирались помахать друзьям, как увидели, что те бегут к переходу: поняв, что сделка состоится, они торопились не упустить покупателя.
— Скорее всего, следить за ним — дело дохлое, ничего интересного не нароешь, — сказал я. — Хотя… Да, мне сейчас мысль пришла в голову!
— Какая? — спросил Алешка.
— Он убежден, что икону купил подлинную. Значит, он либо собирается везти ее контрабандой, либо будет получать разрешение на вывоз, так?
— Или — третий вариант, — сказал Алешка. — Он не будет получать разрешения на вывоз просто потому, что посчитает: икона, доставшаяся ему задешево, не является особой ценностью, и на таможне ее пропустят без всяких разрешений. То есть, ему и в голову может не прийти, что он везет контрабанду.
— Тоже может быть, — согласился я. — Но мне, все-таки, кажется, что он попробует получить разрешение, чтобы у него не вышло никаких неприятностей. Вспомни, Виталий Яковлевич говорил, что при крупных интуристовских отелях всегда имелась такая услуга: помощь в правильном оформлении на вывоз купленных здесь произведений искусства. Так неужели в этой службе его не просветят, что он купил подделку?
— А если и просветят, то поезд, как говорится, ушел, — хмыкнул Лешка. — Где он будет эту бабулю искать?
— А если не просветят, а просто выпишут разрешение, то… — начал я.
Но Лешка меня перебил:
