винил свою бывшую жену. Она делала то, что считала нужным, чтобы защитить свою семью. Кроме того, вполне может быть, что полиции даже удастся сделать то, на что, как выяснилось, был неспособен я. Так что беспокоило меня лишь одно — то, что я упомянул Линду Вильбьерг. С большой долей вероятности можно было предположить, что ее тело все еще не нашли. Однако, если Лина передаст полицейским все, что я ей наговорил, они вполне могут захотеть проверить все обстоятельства и обнаружат труп раньше, чем могли бы.
Тем не менее мой план это не меняло.
Я двинулся на север по направлению к Хиллерёду,[55] сделав по дороге одну остановку, — залил полный бак бензина и купил свежие газеты, которые пролистал, прежде чем снова отправиться в путь. В газетах не было ни слова ни о Вернере, ни о Линде Вильбьерг. Приехав в Хиллерёд, я отправился в банк и снял со счетов все свои деньги — около полутора сотен тысяч крон. Операционист, прежде чем выдать деньги, внимательно осмотрел меня и потребовал, чтобы я ответил на ряд контрольных вопросов. Держать в руках тяжелую пачку банкнот было довольно приятно, и, перед тем как убрать купюры во внутренний карман куртки, я не удержался и понюхал их.
Далее через Хельсинге[56] я поехал к себе в Рогелайе. Вырулив на Сторе Оребьергвай,[57] я сбавил скорость и медленно покатил к дому. Деревья уже почти совсем облетели. Ветер разметал опавшие листья по сторонам дороги и шевелил голые ветки кустов. Я издалека мог понять, есть ли в доме непрошеные гости. Таковых не наблюдалось. Никаких машин на въезде к «Башне» не было, а сам дом выглядел таким же пустым, как в тот момент, когда я его покидал. Путь от Эстербро до севера Зеландии занял у меня добрых два часа, однако полиция, очевидно, все еще не нашла Линду. Тем не менее долго так продолжаться не могло, поэтому особо мешкать не следовало.
Припарковавшись и выйдя из машины, я поспешил прямо к дому, на ходу нащупывая ключи. Оказавшись внутри, я тщательно запер за собой входную дверь. За пять дней моего отсутствия в доме все тепло выветрилось, и просочившийся сквозь стены осенний холод вовсю гулял по пустым комнатам. Пахло сыростью и запустением.
Пройдя к камину, я скомкал пару газет и положил их в очаг вместе с несколькими поленьями. Поначалу языки огня с видимой неохотой лизали холодную бумагу и влажное дерево, однако чуть погодя пламя разгорелось и окрепло. Я поднялся на второй этаж в кабинет и открыл люк, ведущий на чердак. Места здесь было немного — как раз для трех-четырех ящиков, использовавшихся для переезда. Один из них я и спустил в кабинет, с трудом протиснув его сквозь тесное отверстие люка. Поставив ящик на пол, я приоткрыл его с целью удостовериться, что разыскиваемое находится именно в нем. То, что я искал, было действительно там.
Поднатужившись, я спустил ящик на первый этаж, установил его вблизи камина и распахнул крышку. Ящик был набит читательскими письмами, полученными за всю мою почти двадцатилетнюю карьеру писателя. Многие из них даже не были распечатаны.
Запустив руку в ящик, я наугад извлек несколько писем и пару мгновений задумчиво разглядывал их. Здесь было все: хвала и ругань, признания в любви и проклятия, тонкая лесть и суровое осуждение. Я швырнул их в огонь и стал наблюдать, как он немедленно занялся ими, с готовностью вскрывая нераспечатанные конверты и жадно поглощая непрочитанное содержание.
Пачки писем, одна за другой, питали камин, который понемногу наполнял холодную комнату блаженным теплом.
Однако я жег письма отнюдь не с целью согреться.
И не в знак запоздалого уважения к несчастным жертвам нашей действительности, которые в свое время столь щедро поделились со мной своими страхами и ужасами. Нет, просто это было частью нашего договора. Правда, в послании, оставленном мной на почте, напрямую об этом не было сказано ни слова, однако подразумевалось, что я непременно сделаю это.
Если убийце случалось раньше писать мне, чтобы высмеять или же указать на допущенные мной ошибки, его письма могли оказаться в этом ящике, где их нетрудно будет отыскать. А поскольку данные отправителя мне были неизвестны, то вся корреспонденция должна была исчезнуть. Как бы ни было рискованно тратить на это драгоценное время, однако условия договора следовало неукоснительно соблюдать.
Постепенно огонь превращал груду писем в тонкие хлопья пепла, скапливающиеся на дне камина. При малейшем движении воздуха они разлетались по комнате и плавно оседали на полу, на окружающей мебели и даже на мне. Вскоре вся моя одежда оказалась покрыта этим пеплом, и я встал, чтобы почистить ее.
В этот самый момент я услышал, что снаружи кто-то взялся за ручку двери.
Моя ладонь, которой я только что намеревался стряхнуть пепел с рукава, застыла в воздухе. Затаив дыхание, я замер.
Раздался стук в дверь.
— Эй, Ф. Ф.! — Это был Бент. — С тобой все в порядке, сосед?
Хотя с той стороны дома, где он стоял, данная часть комнаты была не видна, я все же прокрался на цыпочках в угол комнаты, который не просматривался ни из одного окна.
— Видел твой автомобиль, — продолжал стоящий под дверью Бент. — Как съездил в Копенгаген?
Я услышал, как его шаги удаляются от входной двери. Вероятно, Бент решил обойти дом. По дороге он что-то тихонько бормотал себе под нос. Затем последовал скрип досок террасы, а чуть погодя — стук в стекло веранды.
— Франк?! Что-то случилось?
Разглядеть меня, притаившегося в углу, он не мог. Его собственная тень явственно вырисовывалась на фоне стеклянной двери, ведущей на террасу. Прижавшись носом к стеклу и приложив ладони к обеим сторонам лица, он всматривался внутрь дома.
— Ну же, Франк, — сказал наконец Бент, и в голосе его прозвучали обиженные нотки. — Я же вижу, у тебя огонь горит.
Я стиснул зубы. Ну почему он не может просто убраться?
Бент постучал в стекло чуть сильнее:
— Какого черта, Франк?
Тень немного отстранилась.
— Франк! — позвал снаружи Бент. — Ты что, наверху?!
Насколько я мог судить, он уже успел выпить. Обычно после пяти-шести бутылок пива язык у него начинал заплетаться. Вот и теперь это наблюдение вполне могло соответствовать действительности, ибо время уже шло к часу.
— Фра-а-а-а-нк!
Мне ужасно хотелось распахнуть дверь и проорать ему, чтобы он проваливал. Сосед же между тем продолжал:
— Что за черт, Франк?!
Я слышал, как он спустился с террасы.
— Я знаю, что ты там! — гаркнул Бент из сада. — Выходи, Франк… или мы никогда не уйдем! — Он глуповато хихикнул.
В течение десяти-пятнадцати секунд он бормотал что-то неразборчивое. Потом голос стал слышен яснее, однако тон в корне поменялся — стал грубым и раздраженным.
— Писака хренов, — пробурчал он себе под нос и с интонацией обиженного ребенка крикнул то же самое: — Писака хренов! Ишь ты, какой чистюля выискался! Слишком, видите ли, он хорош, чтобы общаться с нами, да? Ну так я тебе сейчас кое-что скажу!
Пару секунд он помолчал — вероятно, собираясь с силами или ожидая ответной реакции с моей стороны.
— Ты ничем не лучше нас. Ни на грош! Не желает он, видите ли, посидеть и выпить с нами. Слишком умным себя считает. Дескать, делает одолжение, общаясь с нами.
Похоже, от крика он постепенно трезвел. По крайней мере, язык перестал заплетаться.
