повреждены шейные позвонки. Состояние больного Б., страдающего от повреждений нижних конечностей, оценивается как легкое.
Телекамера представила хирурга Моше Х. на носилках с закрытыми глазами и в массивном стабилизирующем ошейнике, больной Хаим Б. в палате больницы «Бейлинсон» швырнул подушку с фирменными знаками больницы в объектив телекамеры.
— Полиция разыскивает белую «Субару-Леоне» с номером 26-641-90, которая, как выяснилось, принадлежит новому репатрианту из России, покинувшему страну полтора года назад. Полиция опасается, что машина была продана преступникам, находившимся в это время в машине и по странному совпадению не справившимися с управлением как раз во время инцидента, произошедшего между хирургом Х. и больным Б. В настоящее время по описаниям свидетелей составляются фотороботы предполагаемых преступников.
Телеведущая, передернув плечиками и внося этим жестом личную лепту в негативное отношение к произошедшему, перешла к пожару в Ор-Иуде, а Серега сказал обиженно:
— Значит, я не справился с управлением?
— Нужно срочно отогнать машину в ближайшую арабскую деревню, там она исчезнет раньше, чем ее найдет полиция, — сказал Виктор.
— Я отгоню, — сказала Аталия. — Номера залепим грязью. А ты, Серега, для нас все равно останешься героем! — добавила она.
— Но на чем я буду ездить? — пробурчал Серега.
— Мы сбросимся и купим тебе другую машину, наш герой, — пообещала Аталия за всех, — не новую, конечно. Подержанную, со вторых рук. Ты какую марку предпочитаешь?
— «Тойоту-Корола», — помявшись, сказал Серега.
Теодор начал отращивать бороду, а Серега стал носить армейскую фуражку, козырек которой надвигал низко на глаза.
ТРЕП В ТЕНИ ПОСОЛЬСТВА
Неудачи последнего времени (операцию по внедрению шпиона в Америку и случай в Петах-Тикве) решили подсластить чем-нибудь и отправились в Mike’s Place на тель-авивской набережной, рядом с американским посольством, точнее — даже прямо у него под боком. Расселись на деревянных скамьях тесновато, но зато за одним деревянным же столом с черными заклепками. Четверо худощавых — Серега, Аркадий и женщины — сели на одной стороне, полноватый Теодор, атлетичный Виктор и не толстый и не атлетичный, но все же более широкий, чем четверо худых, Борис — на другой. Разбирались с меню, ждали пива. Музыка мешала Теодору прислушиваться к беседе парочки за соседним столом. Девушка была похожа на закрепленный на конце гибкой пружины стеклянный шарик, а ее приятель — на деревянную пирамидку с широким основанием. Пружинка почти склонила шарик на стол и говорила, говорила, производя массу мелких необязательных движений, долженствующих сказать и пирамидке и всему миру, что нет больше таких пружинок и таких головок на них. Пирамидка, которую по причине мужского пола лучше бы назвать «пирамидом», была неподвижна и внимала речам пружинки с почтительным удивлением стоящего за прилавком торговца сладостями, которому невесть откуда взявшаяся в стельку пьяная балерина рассказывает о кознях и интригах в труппе театра. В ивритскую речь пружинки вплеталась изредка одинокая русская фраза, предназначенная (подобно яркой ленте в волосах) подчеркивать мысль ненормативной лексикой, что по замыслу пружинки, видимо, должно было подтвердить ее интеллектуальную гибкость и незаурядность. По лицу пирамида нельзя было понять, понимает он эти фразы, или просто впускает в уши. В иврите нет ненормативной лексики, вернее она давно вошла в бытовую нормативную речь. Так, по автомобильному приемнику дочь известного знатока иврита (или внучка? — Теодор, следя за дистанцией в пробке на трассе номер 2, не успел отметить точно степень родства) уверяла его, что обращенная к ней фраза «Има, эйзе кусит ат айом!» «(Мамочка, какая ты сегодня очаровательная вагинка!») ничуть ее не смущает.
Кто они, спрашивал себя Теодор, кто эта нашпигованная свободой пружинка с шариком? Пропитана ли ее свобода запротоколированной в толстых томах историей блужданий мысли в лабиринтах идей и вкусов? Эти идеи и вкусы порой безумны, порывисты и полны несогласуемых противоречий, но их результирующая делает свободу весьма разборчивой дамой, которую очень непросто сбить с пути. Вряд ли у пружинки было время на чтение толстых томов. Она так торопится вонзить серебряные шпоры в бока своей свободы. У нее, кажется, время было только на освоение русского перехлеста и еврейской маниакальности, чтобы скакать голышом на брыкающейся свободе. Ага, и Аталия, кажется, заметила новенькое (brand new) издание «сложной девушки» и поглядывает на нее с ревнивым прищуром.
Не повредит ли пружинка до времени стеклянный шарик своего «я», беспокоится о ней Теодор. За пирамида, кажется, беспокоиться нет оснований. Он тоже вряд ли знаком с толстыми томами, но он прикреплен к жизни надежным слоем банальных истин и общих мест, крепко держащих пирамиды побольше и потяжелее. Несмотря на последние провалы, настроение компании было игривым.
— Ну что, Серега, когда покажет Россия Америке кузькину мать? — спросил Борис.
Шестеро против одного вознамерились валять дурака, оценил обстановку шеф «Брамсовой капеллы», но все же решил не увиливать.
— Ну, а чего они? Ведь обещали не соваться в Ближнее Зарубежье, а сами… — Серега кивнул неодобрительно в сторону посольства.
— А что вам до американцев? — спросил Борис. — Вы поговорите с Ближним Зарубежьем, объясните им, что Россия во всех отношениях лучше Америки. Разве это не так?
Серега шутя погрозил Борису пальцем, но того уже не унять.
— Ведь как учил нас великий Булгаков? «… Никогда и ничего не просите! Сами предложат…» Умолять будет Ближнее Зарубежье, валяться будет в ногах — мол, поставьте ваши ракеты у нас хоть на каждой крыше, уж больно мы боимся Америки.
— Я поддерживаю Россию, — заявила Аталия, — пусть американцы лучше поставят свои ракеты у нас. Одну можно у нас во дворе.
— Это очень сильная мысль, — сказал Теодор, — «…никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас». А вот продолжение мне не нравится: «Сами предложат и сами все дадут!» Слабое продолжение, перечеркивающее начало. Не хочу даденного, не хочу принесенного.
— Вам не понять духа большой страны, — сказал Серега, не обращая внимания на глубокомыслие Теодора и споря с Борисом, — ваш подход — утилитарный, вам бы удержаться, как лодочке в шторм, нами же движут порывы другого пошиба: «Москва — Третий Рим». Масштаб, величие.
— И в чем величие России? — спросил Теодор.
— История, территория, дух, — ответил Серега, очень стараясь, однако, не скатиться к легкоуязвимой монументальности. — В победе над нацизмом, между прочим, — аккуратно нажал Серега на чувствительный участок. (Вот вам, а говорят — только евреи спекулируют своим Холокостом.)
Головы Серегиных оппонентов согласно кивнули. Теодор тоже кивнул, но возразил:
— Величие прошлого ведь не означает автоматически величия будущего, как унижения прошлого не позволяют автоматически требовать уважения в настоящем. Для поддержания величия нужно быть одним из столпов мирового порядка. Нет? — Это финальное «Нет?» Теодора, видимо, навеяно соседством англоязычного посольства и школьной английской грамматикой, что-то вроде: Isn’t it? Doesn’t it?
На сей раз Серега согласно кивнул.
— Величие, — продолжал разглагольствовать Теодор, — достигается тремя компонентами: идеи, деньги и кровь. Я расположил их в таком порядке не по значимости, а только для ритма речи.
— И что же, у них все это есть? — кивнул Серега в сторону посольства, к которому сидел лицом, хотя видел он не само посольство, а стену заведения с милой дребеденью, которую вешают на стены в таких местах: плакаты, с которых смотрят на вас известные англосаксонские музыканты с усами и без усов, увеличенная статья из американской газеты, где-нибудь найдется и звездно-полосатый флаг. При этом его движении-кивке справа моргнули сквозь стекло красноватые закатные лучи. Лишь слегка повернув туда
