даже самых отдаленных колоний. И вся финансовая система развалится как карточный домик.
Норман точно молотком вбивал эти слова в уши своего визави.
– У французов есть хороший девиз для таких явлений – спасайся, кто может. – Это значит, корабль идет ко дну, каждый думает о себе и только о себе, а что до остальных – дьявол с ними, с остальными.
Рэнсом кивнул.
– Я знаю, как это называется по-другому, – тихо добавил он. – Хаос.
– Да. Это можно и так назвать.
Хаммерсмит смотрел то на одного, то на другого, почти физически ощущая враждебность, пульсирующую между ними. В конце концов, она перешла в ненависть в чистом виде.
– Послушайте, мы так ни до чего не договоримся, если будем муссировать эти фатальные перспективы. Простите, может я могу показаться вам невежливым, но, сэр, вы ведь согласны с тем, что мы не должны допустить, чтобы Мендоза обанкротились?
– Да, я с этим вполне согласен. Так или иначе, Мендоза должны быть спасены.
Хаммерсмит вздохнул с облегчением.
– Значит…
– Я просто хочу объяснить, что Английский банк не должен брать на себя роль спасителя Мендоза. Таково мое мнение.
Хаммерсмит отпрянул, услышав эти слова, как будто Рэнсом ударил его по физиономии.
– Но если вы…
– Правительство отказалось помогать Варингу, – оборвал его Норман.
Он почувствовал себя увереннее – напряжение первых минут беседы спадало – сейчас уже все точки над «i» были проставлены. Все трое банкиров уже пережили подобный спектакль десять лет назад и каждый из них понимал, что созданный тогда прецедент очень трудно оставить без внимания. Норман глотнул виски.
– Но… – пробормотал он.
– Но? – допытывался Рэнсом.
– Но Баринги – не Мендоза.
– Что это значит?
Рэнсом стал нервно вращать свой стакан и подался вперед, будто не расслышал слов Нормана.
– В каком смысле они не Мендоза?
– В том смысле, что Баринги – не евреи. Это очень большая разница. Это всегда было и остается сейчас очень большой разницей.
Оба банкира, Хаммерсмит и Рэнсом, ахнули в резонанс. Этот оскорбительный для всех вывод повис в воздухе, как вонь. Норман спешил использовать свое преимущество атаковавшего.
– Я вполне сознаю, что история моей семьи и моего дома ни для кого не является секретом. Я уверен, что и вы, Рэнсом, и вы, Хаммерсмит, не станете отрицать, что прекрасно осведомлены о том, что мой отец перешел в христианство из иудаизма, а его предки – английские Мендоза на протяжении веков оставались иудеями. Да и не только они, многие другие финансисты в Англии, я даже позволю себе назвать их большинством, были и остаются и по сей день иудеями.
– Я действительно не могу понять… – начал Рэнсом, хотя было ясно, что он все понимал и именно поэтому чувствовал себя крайне смущенным, что их беседа приняла такой неожиданный оборот.
– Уверен, что вы все понимаете, – снова перебил его Норман. – И в том случае, если в помощи будет отказано Мендоза, то это далеко не все равно, как если бы в помощи отказали Барингу. Может быть, все это можно назвать глупостью – но, что же, люди иногда бывают глупцами. И в этом случае очень большой и влиятельный сектор финансового сообщества воспримет это как личное оскорбление. Как атаку, если хотите. Как очевидный для всех пример господства предрассудков над разумом.
Это было, конечно, чепухой, и Норман отлично это знал. Первое: евреи в Англии не питали никаких иллюзий относительно своего статуса. На протяжении многих лет барон Ротшильд не мог занять кресло в Парламенте, потому что не имел права произнести следующие строки в присяге парламентария:…и в преданности христианской вере. Второе: переход Джозефа в христианство уже отвратил от Мендоза-Бэнк всю еврейскую часть финансистов так, что они скорее предпочли бы спасать, если в этом возникнет необходимость, Английский банк, чем Мендоза-Бэнк. Но все это сейчас было несущественно. Дело было в том, что эти нюансы взаимоотношений внутри еврейства были делом самого еврейства и не были известны ни Рэнсому, ни Хаммерсмиту. Они никогда особенно не интересовались его внутренними проблемами. Это была чужая, отдаленная и экзотическая область, в которой они ориентировались весьма приблизительно. У них не было ни малейшего представления о том, как именно отреагируют пресловутые еврейские финансисты на банкротство Мендоза. Но развитие событий по тому сценарию, который их вниманию предложил Норман Мендоза, показалось им весьма правдоподобным.
Рэнсом и Хаммерсмит посмотрели друг на друга. Оба избегали смотреть на Нормана. Джонатан вдруг вспомнил о своих обязанностях проявлять гостеприимство и, вооружившись графином, принялся разливать виски. На Нормана он по-прежнему не смотрел.
– Хорошо, – резюмировал Рэнсом. – Я попробую переговорить с министром финансов. Это действительно все, что я могу в данном случае сделать.
За несколько минут до полуночи Норман своим ключом отпирал парадное своего дома в Белгравии. Его слугам было недвусмысленно разъяснено, чтобы они никогда его не дожидались. Со стороны Нормана это не было актом милосердия, просто он предпочитал, чтобы его ночные появления в доме оставались его личным делом.
В вестибюле горела лампа, и к ней было что-то прислонено. Норман не обратил на это внимания, пока
