– У моей матери есть свои странности, – ответила Лили. – Я этого не отрицала и не отрицаю. Я даже пыталась вообразить какие-то романтические мотивы этого… того, что было… Понимаешь, я не хотела, чтобы мои иллюзии в отношении ее разлетелись в пух и прах. Вот, пожалуй, именно поэтому я и решила ей об этом не рассказывать. Но это никак не опровергает тот факт, что она не могла быть вовлечена ни в какое убийство. Кроме того, эта вещица находилась за картиной в течение девяноста лет.
– Откуда тебе это известно?
– По обоям. – Она объяснила ему нехитрый феномен с выцветающими обоями.
– Не могу уловить связь, – недоумевал Энди. – Ты снова перескакиваешь от одного заключения к другому. Ведь даже если картину не трогали столько лет, что помешало бы сунуть это за раму позже?
Лили так и подскочила.
– Да, пожалуй, ты прав. Но если бы это сделала моя мать, я уверена, в течение последующих семи лет она рано или поздно обнаружила бы эту пропажу и непременно спросила бы меня, где она.
– Может, и спросила бы. – Он продолжал изучать кусочек золота, вертя его между пальцами.
Как бы невзначай, он спросил.
– А что это за картина? Какая-нибудь викторианская мазня, небось?
– Нет, если быть точным, то это Констебль.
Энди присвистнул.
– Невероятно! Ты уверена?
– Так утверждают семейные хроники. И на картине есть подпись автора.
– Весьма впечатляюще. А что это за подпись?
– Я не знаю названия. На картине сценка из жизни фермеров: сено на поле и несколько человек на переднем плане.
– Ты понимаешь, что эта картина может стоить состояние?
– О да, это я понимаю, – тихо сказала она. – Действительно понимаю.
Энди взвесил амулет на ладони.
– Могу я взять его у тебя на время?
– Ты знаешь, нет. Я очень суеверна, а это как талисман для меня и я с ним никогда не расстаюсь.
– Ладно, не надо. Как ты смотришь на то, если я очень аккуратно постараюсь выяснить, что это такое?
– Положительно.
– Отлично. А что касается этого Суоннинг Парка, то я продолжу поиски, а вот с Крамером действительно придется пока повременить. Если я обнаружу что-либо непосредственно с ним связанное, тогда я очень осторожно займусь им. Так что, они не должны ничего учуять. Ты не против?
– Не против. Но что бы ты там не выяснил, ты должен держать меня в курсе всего. Это моя… – она чуть было не сказала «борьба», потом передумала. – У меня к этому не просто какой-то минутный интерес…
– Я верю. Да, а что у нас на десерт?
– Ничего особенного. У меня не оставалось времени. Да… Испортила я тебя, Энди Мендоза. Разбаловала. Ты уже высказываешься как какой-нибудь мужчина-шовинист, свинтус ты этакий. В холодильнике есть чуть-чуть мороженого, если это тебя устроит. А после можешь помыть посуду.
8
Однажды вечером, это было начало восьмого, и августовское солнце начинало золотить стены дома, в дом на Принсиз-Мьюз явился Энди. Его первыми словами были:
– Милая, прости, но я сегодня с дурными вестями.
– Боже, что же на этот раз?
– Мой кузен Чарльз. Сегодня я получил от него письмо. Он заканчивает свое турне по Кении и возвращается домой раньше, чем планировал. Он приезжает пятнадцатого сентября. И, разумеется, рассчитывает, что к тому времени его дом освободится.
Лили подвинула один из стоявших тут же стульев и села.
– Проклятье! Кажется, здесь не обошлось без помощи твоей семейки. Но, думаю, что не обременю его никакими претензиями – у меня нет с ним договора о снятии квартиры на какой-то определенный срок.
– Нет, – мрачно согласился Энди. – Такого договора у тебя нет. Что ты собираешься делать?
– Искать другое жилье, разумеется. Квартиру какую-нибудь…
– На эти несколько месяцев? Стоит ли? Может быть лучше вернуться в прежний отельчик у Пэддингтонского вокзала?
Слова Энди будто кольнули ее.
– Я не думаю сейчас возвращаться в Америку и мне незачем ехать в эту противную гостиницу, а если я туда поеду и останусь там, то где мы… Я имею в виду…
– Мне подумалось, через год ты должна отправиться назад…
