Слова эти, слетевшие с губ деревенской девочки, которой в самую бы пору еще гонять в горелки, так поразили Зимина, что он усомнился: не ослышался ли?
— Кто говорил?
— Ленин.
Зябко съежившись, она крутила мокрый поясок платья.
— А ты что же, Ленина читала?
— Читала. — В ее голосе послышалась обида. Зимин перелистал свои записи. Работы оставалось еще часа на три. «Управлюсь!» Он подошел к Кате и обнял ее за плечи.
— Ну что ты все в угол смотришь? Понравился?
— Ничего… для ночевки подойдет.
— Видно, плетью обуха не перешибешь, — засмеялся Зимин. — Хорошо. Еду. — Он закурил папиросу и, бросив повеселевшей Кате: «Облачайся», стал собирать в портфель бумаги.
Глава вторая
Было уже за полночь, когда провожаемый колхозниками Зимин вышел из избы-читальни. Он предложил Кате подвезти ее домой на своей машине и, довольный, смотрел, как она порывалась выбраться из толпы и не могла: то один, то другой задерживал ее каким-либо вопросом.
Веселая, забралась она в машину и, помахав колхозникам рукой, с удовольствием привалилась к спинке сиденья.
Машина на полном ходу вылетела из села, Впереди темной стеной стоял лес.
— Уважает тебя народ — это хорошо! — тепло сказал Зимин.
Катя вскинула на него глаза.
— Скажи, товарищ секретарь, а правда, что ты в подпольщиках был и в ссылке, а в гражданскую — у Буденного комиссаром полка?
— Откуда ты знаешь?
— Слышала. Я потому к тебе и пошла. Подумала: «Раз старый большевик — не откажет…» — Она помолчала. — Ты вот расспрашивал, как дела идут в избе-читальне… Теперь сам видел: пришел народ доклад послушать, а все не вместились. Разве это дело?
— Да, тесновато.
— Не тесновато, а дышать нечем. В городах вон какие клубы, а деревня, думают, что?..
— Кто же так думает?
— А я знаю, кто! — сердито буркнула Катя. — Вот слышал в прениях: новая жизнь, говорят, к себе манит, а старая за подол держит — не пускает. Отчего так? Образования нет подходящего… А время, сам знаешь… Только бы шагать шибче вперед да вперед…
На дорогу под колеса машины падали качающиеся тени мохнатых веток. Пахло смолой, прелым игольником. Зимин достал папиросу. Курить не хотелось, но его тянуло взглянуть в лицо спутнице, которая нравилась ему все больше и больше. Освещенные спичкой глаза Кати показались ему синими и злыми. Они неподвижно смотрели на мелькающие сосны.
— А у тебя самой какое образование? Вздрогнув, Катя повернула к нему голову.
— Какое? Высшее! Четыре зимы в школу ходила, потом на полях заканчивала. — Она вздохнула. — Станешь книжку серьезную читать — трудно! А другие нарочно, чтобы ученость свою показать, пишут так, что голова треснет — буквы русские, а слова… Смотри, лес какой! — вскрикнула она восхищенно, перекинувшись взглядом на другую сторону: темные сосны — такие высоченные, что из окна автомобиля никак невозможно было увидеть их вершины, — неслись мимо сплошной, непроглядной массой, и лишь на самые ближние к дороге падал свет от рассыпавшихся по небу звезд. — У вас, где ты родился, леса такие же красивые?
— Я в Москве родился, Катя.
— Ни разу не была в Москве. А хочется… — задумчиво проговорила она. — Книг, наверно, там!..
Зимин улыбнулся.
— Книг мы и здесь достанем, а знания, Катя, дело наживное. Ты вот счастливее меня. Я школы совсем не знал. Образование с одиннадцати лет начал на заводе, а заканчивал в тюрьмах и ссылке.
— Это хорошо, — не без зависти сказала Катя. — Товарищ Зимин, а может, ты хоть немножко расскажешь, как вы там… в ссылке? — Она смотрела на него с уважением и робостью.
— Когда-нибудь и расскажу. Ведь не раз еще встретимся. Правда?
— Конечно. А ты очень хороший. Если бы все такие… Она крепко сжала ему руку, и в этом ее порыве было столько непосредственного и наивного, что Зимин привлек к себе ее голову и погладил.
— Людей хороших у нас много, дочка.
— Я знаю.
Сосны вдруг поредели, метнулись в стороны; под колеса автомобиля кинулась просторная земля — в дымке тумана, мерцая лужами. Холодный ветер плеснулся Кате прямо в лицо; косички ее затрепетали. Она крепко зажмурила глаза, засмеялась.
— До чего хорошо, боже ты мой!
— Это твои Ожерелки? — сквозь свист и подвывание ветра расслышала она голос Зимина.
Катя открыла глаза и, увидев черневшие за мглистым полем дома, огорченно вздохнула.
— Так скоро! Ни разу я на автомобиле не ездила, товарищ Зимин.
— Хочешь — до Певска?
Она отрицательно покачала головой.
Разбрызгивая грязь, машина поравнялась с крайним домом. Зимин вглядывался в темноту.
Деревушка была невзрачная: одна улица, и на ней редко расставленные дома, похожие друг на друга. Они, казалось, не стояли, а сидели на черной земле, нахохлившись под соломенными крышами, как старые совы.
— Без электричества живем, — сказала Катя, перехватив взгляд секретаря, задержавшийся на одном из домов, под окнами которого лежали желтоватые полосы света, просочившегося сквозь щели ставней.
Она тронула плечо шофера:
— Через два двора будет кузня, а наискосок — наш дом… Две березы под окнами.
И повернулась к Зимину:
— Зайдем к нам, а? Чаю попьем. Подходит? Зимин задумался.
— Подходит, — решила за него Катя.
Василису Прокофьевну бросило в пот, когда, открыв калитку, она увидела стоявшую перед воротами машину. Зимин и шофер поздоровались с хозяйкой. Она молча пожала им руки и, пропустив обоих во двор, задержала Катю у калитки.
— Это что же… главные какие?
— Главные, мамка, — засмеялась Катя.
— Инспектор, что ли, какой по читалкам?
— Нет, секретарь райкома.
Мать ахнула.
— И, скажешь, к тебе?
— И к тебе тоже — чай пить.
— Господи, ночью-то! — прошептала Василиса Прокофьевна.
Она заглянула в калитку. Зимин и шофер стояли на крыльце и курили.
Василиса Прокофьевна озадаченно покачала головой.
— А как с ним говорить-то… с секретарем?
— Чудная ты, мамка! — весело сказала Катя. — Да как со всеми. Мало ли у нас людей бывает…
— Тише ты — услышат ведь, — испугалась мать. — И в кого уродилась такая горластая. — Она торопливо прошла во двор. — Там, у самых-то дверей, дощечка подгнила — не оступитесь.
