до тех пор, пока Рив не побежал. Андерсон бросился за ним, а Ребус из последних сил старался не отставать.
– Осторожно, он опасен! – Ребус пытался крикнуть, но сам не услышал своего голоса. Силы его стремительно убывали.
Вдруг все пошло наперекосяк. Он увидел, как Андерсон догоняет Рива, но Рив, внезапно развернувшись, наносит старику почти безупречный удар ногой, которому научился много лет назад и который еще не забыл. Когда удар достиг цели, голова Андерсона как-то неестественно свернулась набок, и он полетел прямо на стену. Ребус, тяжело дыша, опустился на колени, и перед глазами у него поплыло. Поспать, ему нужно поспать. Холодная неровная земля казалась ему удобней самой лучшей, самой мягкой постели. Он пошатнулся, краем глаза замечая идущего по направлению к нему Рива и Андерсона, соскальзывавшего вниз по стене. Еще не выйдя из тени, Рив уже казался огромным и с каждым шагом становился все больше, пока полностью не завладел вниманием Ребуса, и тогда Ребус увидел, что тот улыбается во весь рот.
– А теперь ты! – заорал Рив. – Теперь твоя очередь!
Ребус знал, что где-то над ними спокойно движется по мосту Георга Четвертого транспорт, люди торопятся домой, чтобы уютно устроиться вечером перед телевизором в кругу семьи, а он стоит на коленях у ног этого страшилища – несчастный загнанный зверь в конце охоты. Не было смысла ни кричать, ни сопротивляться. Словно в тумане, он увидел перед собой наклонившегося Гордона Рива, его распухшую, перекошенную физиономию. Ребус вспомнил, что ему удалось сломать Риву нос.
Не забыл этого и Рив. Он отошел назад и нанес Джону Ребусу резкий боковой удар ногой, целясь ему в челюсть. Ребус, собрав остатки силы, ухитрился слегка отклониться, и удар прошел вскользь по щеке. Он повалился набок. Свернувшись калачиком в надежде хоть как-то защититься, он услышал смех Рива и ощутил у себя на горле постепенно смыкающиеся пальцы. Ему вспомнилась та женщина и его собственные руки у нее на шее. Значит, это справедливое возмездие. Быть посему. А потом он вспомнил о Сэмми, о Джилл, об Андерсоне и его убитом сыне, обо всех погибших девочках. Нет, он не мог позволить Гордону Риву одержать победу. Это было бы неправильно. Несправедливо. Он уже чувствовал, как распухает у него язык и лезут из орбит глаза. Движимый чем-то большим, чем страх смерти, он сумел сунуть руку в карман, а Гордон Рив в это мгновение шептал ему:
– Ты ведь рад, что все кончено, правда, Джон? Ты даже испытываешь облегчение.
И тут коридор огласился выстрелом, от которого у Ребуса до боли зазвенело в ушах. Его руку сильно дернуло отдачей, и он вновь почувствовал сладковатый запах, слегка напоминавший запах печеных яблок. Рив, потрясенный, на миг остолбенел, потом согнулся пополам, как лист бумаги, и упал, навалившись на Ребуса. Ребус, не в силах пошевелиться, решил, что теперь можно спокойно поспать…
Эпилог
Они высадили дверь маленького домика в пригороде, где жил Иэн Уззел, и нашли там Саманту Ребус, оцепеневшую, привязанную к кровати, с заклеенным пластырем ртом, в обществе фотографий погибших девочек. После того как плачущую Саманту вывели из дома, расследование пошло как по маслу. Выяснилось, что подъездная аллея Рива была скрыта от взоров любопытных соседей высокой живой изгородью, а потому никто ни разу не видел, как Рив приезжает, уезжает и что при этом с собой везет. Он поселился в этом домике семь лет назад, когда начал работать библиотекарем.
Джим Стивенс был вполне доволен тем, как завершилось дело. Оно освещалось в газете целую неделю. Но как он мог так ошибаться по поводу Джона Ребуса? Весь собранный материал оказался липой. Зато материал о наркотиках был тоже подготовлен к печати, и Майклу Ребусу предстояло сесть за решетку. В этом не было никаких сомнений.
В поисках своих сенсационных версий и подробностей поналетели лондонские газетчики. В баре гостиницы «Каледониан» Стивенс познакомился с одним журналистом, который пытался купить историю Саманты Ребус. Он похлопал себя по карману, заверив Джима Стивенса в том, что чековая книжка у него с собой. Это показалось Стивенсу опасным симптомом. Его пугало не только то, что пресса была способна сотворить любой вариант действительности, а потом торговать своим творением. Тут крылось нечто куда более мерзкое и непонятное, чем обычное человеческое свинство. И ему не нравилось, что его тянут в эту трясину.
С лондонским журналистом он говорил о таких неконкретных вещах, как справедливость, долг и душевный покой. Они проговорили много часов, попивая виски с пивом, но все их вопросы так и остались без ответов. Стивенс вдруг увидел совсем другой Эдинбург: сжавшийся от страха в тени Замковой скалы, прячущийся от чего-то неведомого. Туристы успевали ознакомиться лишь со славным исторически прошлым города, не понимая и не видя его сегодняшней реальной жизни. Стивенс не любил этот город, не любил работу, которую выполнял, не любил присутственные часы. Лондонские предложения еще оставались в силе. Он ухватился за самую большую соломинку и поплыл по течению – на юг.
IAN RANKIN
KNOTS & CROSSES
1987
Примечания
1
Здесь: интерпретаторам, комментаторам. (Прим. перев.)
2
Имеется в виду английское написание имен. (Прим. перев.)
3
У. Шекспир, «Король Лир». Пер. Б. Пастернака. (Прим. ред.)
