Дурбар в Лахоре

что она вчера говорила, что…

Майор побледнел. Мистрис Р. была молоденькая богатая вдова, и мой долговязый приятель был сильно влюблен в ее… приданое. Он поспешно перебил меня.

– Ну, перестаньте шутить… пожалуй, ради вашего каприза я дам этому дураку… ну, пять рупий.

– Двадцать пять… ни пенсом меньше. Не то я завтра же поведу моего Вильгельма Телля к мистрис Р. и подыму вас у нее на смех.

– Вы мстительны. Ну, так и быть… даю!..

– Господа! – громко заявила я – наш достойный майор, сознавая, что быть может, он напрасно обидел джадуваллу (фокусника), обещает ему 25 рупий, в случае успеха. Начинайте!

Мы находились в саду отеля, и тамаша (представление) привлекло много зрителей. Кашмирец попробовал лезвие на пальце и встал в позу, то есть, повернулся спиной к лежащему на земле добровольцу. У меня замерло сердце. Ну, что если он, в дурной час, промахнется! Пропал наш бедный сикх!..

С тяжелым вздохом майор еще раз присев на землю, овладел яйцом и в последний раз пожелал убедиться, что оно не подменено во время нашего разговора. Он довел свою предосторожность до того, что начертил на нем карандашом знак. Затем он тихо подладил его под подбородок сикха и, отойдя в сторону, дал знак кашемирцу начинать.

На этот раз, против обыкновения, последний даже не косил травы. Подпрыгнув раза три, он перегнулся назад дугой и одним махом мощной руки совершил обычную глиссаду лезвием на четверть вершка от горла сикха. Сверкнула сталь и несколько сухих стебельков полетело в сторону. Но яйцо не распалось…

– Промахнулся! Промахнулся! – с злобною радостью воскликнул майор. – Что я вам говорил?…

– Напрасно радуетесь!.. Лежите смирно! Раттан-Чанд!.. Не двигайтесь ни одну секунду!.. Смотрите все!..

И, не дозволяя никому дотронуться до яйца, я подвела майора ближе к нему… Ровно посередине овального белого шарика появилась желтая полоска, словно кто обмотал его этого цвета ниткой… Местами из-под этой полоски вытекали капли жидкого белка. Яйцо оказалось рассеченным пополам, словно бритвой!..

Торжество было полное. Даже скупой майор не очень хмурился, опорожняя свои карманы в поисках двадцати пяти рупий, хотя под предлогом, что с ним не было достаточно денег, он и успел обсчитать кашмирца на четыре рупии, обещая отдать их ему после…

Но случая к «после» не представлялось более никогда. Кашмирец исчез с того дня, и ни майор, ни мы уже не встречали его… Когда он уходил, долговязый британец пожелал рассмотреть поближе его чудодейственную саблю. Пробуя и гладя лезвие, он ворчал себе под нос:

– Подобной стали я никогда не встречал!.. Откуда этот нищий мог достать ее!.. Гей, ты продашь мне эту… штуку?…

Тамашавалла только отрицательно покачал головой, заметив, что это «сабля отца» и он не может продать ее…

Глава 7

Великий дурбар. – Раджи приготовляются. – Судилище Озириса- Аменти. – Озирис, Тифон и осужденные души. – «Русская интрига». – 500 искушений. – Чем может иногда разрешиться тайна «русской интриги» в Индии. – Данга. – Меня лечат астрологи. – Популярность маркиза Рипона. – Гомер и я. – Спасаюсь в Бенаресе. – Финал.

Дрожали сердца магараджей, приготовлявшихся к великому дурбару в утро 15 ноября 1880 года. Кивали сонными головами их астрологи, проведшие целую ночь в наблюдениях за звездами, тщетно вопрошая отуманенное дождевыми облаками небо и получив в ответ лишь несколько капель дождя на бритые макушки… Ныли желудки бедных кули, работавших денно и нощно над сооружением вице-королевского лагеря и приготовлением дурбарной палатки. Тысячи клерков-писарей, одна из высших доступных туземцам должностей на коронной службе, изгибали далеко за полночь свои тщедушные груди над экстренною работой за своими конторками. Быстро, как птицы, мелькали соисы, разнося пригласительные билеты…

Без билетов – point de salut! Не было пропуска в священный политический adytum, где жрецы приготовлялись в тот день представлять избранные жертвы главному идолу храма. Ровно шестнадцать лет со дня последнего Дурбара лорда Лоренса, в 1864 году, спал Лахор, забытый в торжествах последующими вице-королями. Счастливый город! Для него длинный ряд вице-королей, белых, черных, красных, пестрых, всех теней вигов и ториев, пролетел мимо, как ночной кошмар. Он заснул при лорде Лоренсе, самом любимом изо всех вице-королей Индии, который так любил ее, что и по возвращении своем в Англию всегда заступался за ее интересы, даже против прямых выгод Манчестера; и вот Лахор снова просыпается при лорде Рипоне, который обещает сделаться вторым Лоренсом, достойным преемником справедливейшего из правителей Индии…

Но магараджи еще не знают своего нового вице-короля. В их еще свежих воспоминаниях о лорде Литтоне маркиз смутно рисуется таким сладкоречивым, бьющим на театральный эффект «Лат-Саабом», как и их бывший вице-король, знаменитый Оуэн Мередит,[49] обещания которого туманны, как небо их родины, изменчивы, как Индийский океан, а нововведения и реформы убийственны, как дыхание Нага.[50]

Звезды не успели успокоить их насчет событий предстоящего дурбара. Даже обычно ясное небо их родины отуманилось на редкость накануне и оставило бедных раджей в полном неведении будущего… Вот почему страшатся они приближающегося дурбара с его «саламами», «нессарами» и грозными комишонер-саабами,[51] как некогда страшился умирающий египтянин судилища Озириса… Их не прельщают даже ожидающие их дорогие подарки от имени королевы-императрицы, ибо, познав давно всю суету и опасность оных, они и теперь готовы в душевной горечи своей воскликнуть вместе с древними мудрецами: Timeo Danaos et dona ferentes!..[52]

Дурбар происходил на поляне возле городского сада. Широкая дорога, обрамленная по обеим сторонам рядами фонарных столбов, вела к вице-королевской палатке. Этих столбов прежде не было на этом месте, и они поставлены с их фонарями нарочно для торжества. Кругом главной, как маленькие опенки вокруг величественного мухомора, группировались другие палатки, поменьше, предназначенные для свиты: каждая с такою же, но еще более загадочною, нежели первая, дорогой, расстилающеюся перед ее входом. Говорю: «загадочная», потому что макадамизированная свежим слоем смолы (подозреваю, даже дегтем) в то самое время, как спешившие на дурбар смертные на засохших уже местах ее скользили и чуть не падали, на других, еще не успевших затвердеть, прилипали подошвами, как мухи к мухоловному пластырю. Аллегорическое ли то было представление ловческой способности англичан в их отношениях к другим народам, – не знаю, так как расспрашивать не дерзнула…

Прямо пред входом вице-королевской палатки, где должен был происходить дурбар, был помещен артиллерийский парк, пушки коего салютовали каждому входящему гостю по чину и заслугам. Так, перворазрядные магараджи получали право на 21 выстрел; раджи помельче на 18, 12, 7, а некоторые так даже всего на три.

Один за другим проходили по avenue фонарных столбов, междудвойными рядами шотландцев и двух батальонов туземного войска, в сопровождении почетного караула британских воинов, благоухающие восточною амброй раджи и магараджи. Это оригинальное совокупление ориентальных одежд и европейских мундиров, а особенно озабоченные, торжественно кислые физиономии гималайских потентатов, словно они все отправлялись на заклание, напомнило мне известные карикатуры Гаварни из сцен парижского оперного бала. Точь-в-точь закостюмированные султанами и набобами парижане, увлекаемые за излишек канкана неумолимыми полицейскими сержантами, – au violon, потентаты подходили один после другого к навесу, снимали туфли, смиренно ждали, пока окончат назначенный каждому салют, а затем исчезали, словно колибри, поглощаемые в разинутой пасти полосатого боа-констриктора, в широко зияющей во глубине навеса двери в палатку.

Но предлагаю читателю проскользнуть за мною внутрь приемной залы, устроенной в палатке или, вернее, в двух палатках, так как наружная сливается со внутреннею или, как это здесь называют, «шамианой». Все здесь рассчитано на политический эффект: все обдумано, и актеры, хорошо заучившие