– Так решено, вы придете в Лувр?
– Приду, – сказал Гонди принужденно.
– О! Ваше обещание неискренне, лучше скажите, что у вас на душе.
– Видите ли, если я сопротивляюсь вашему желанию… так это потому, что… что оттуда могут меня отправить…
– Куда?
– В Бастилию.
– Неужели это не на шутку вас останавливает?
– А неужели этого мало?
– Конечно, если б тут была хоть тень основания. Напротив, никто не думает делать вам зла. Только и говорят, что о ваших добродетелях и высоких достоинствах вашего ума. Я не удивлюсь, если ваши желания в отношении вас и ваших друзей будут выполнены.
– Вы поклялись, что пришли ко мне по вашему собственному желанию, – так ли это?
– Поезжайте завтра в Лувр и сами увидите.
– Ничего не обещаю.
– Чтобы рассеять всякое подозрение, скажу вам новость.
– Какую?
– Некоторые фрондеры сильно беспокоят вас, но добрые люди постарались устранить с вашей дороги того, кто менее всего доставил бы вам удовольствие при встрече.
– Герцога де-Бофора?
– Его самого.
– Что с ним сделали?
– Его поймали в прекрасную ловушку, которая была устроена случаем, а лучше сказать, вами.
– Так где же находится герцог де-Бофор?
– В Бастилии.
– Так вот что! – воскликнул коадъютор, вздрогнув и поняв, в чем дело.
– Вы его ждали здесь. Ваша записочка послужила нам на пользу!
– Вот и прекрасно! – воскликнул коадъютор. – Это мой задаток, теперь мне ни в чем отказать нельзя.
ГЛАВА XXIII
Несчастный день
Дорогой принцесса переменила намерение. Она приказала ехать в замок де-Шеврез.
«Женщина, которая любит, – думала она, – скорее поймет меня, нежели королева, которая любит только власть. Она употребит все свое влияние на коадъютора, чтобы спасти того, кого я люблю больше жизни».
Швейцар, не узнавший принцессу, сказал ей, что госпожа де-Шеврез опасно больна и что ее только что причастили. Зловещим предвестием отдались эти слова в душе великой амазонки Фронды, когда она узнала о смертельной болезни амазонки двора. Она приказала тогда ехать прямо в Лувр.
«После всего, что совершилось, пускай меня заключат куда хотят, голова у меня кружится, в глазах темно! Я не знаю, на чью руку опереться, куда приклонить голову, за какую надежду схватиться… Ах! Если бы умереть – только с ним вместе»!
Карета подъехала к дворцовому подъезду, а принцесса все еще, казалось, не приходила в сознание, так что принуждены были напомнить ей о прибытии в Лувр. Увидев Луизу Орлеанскую, королева нахмурилась, глаза ее засверкали гневом. Но принцесса преклонила колени перед ней.
– Простите, – сказала она.
Высокомерная Анна Австрийская вполне насладилась своим торжеством, потом величественно протянула руку униженному врагу и, стараясь по возможности смягчить свой голос, сказала:
– Встаньте, племянница.
– Не встану, пока вы не даруете мне помилования.
– Король всегда милует.
– Не о себе прошу я вас. По вашему милосердию вы оставили мне свободу, но я прошу вас о нем…
– Я не понимаю вас.
– Ваше величество! Он подъезжал к Парижу с полным доверием к приглашавшему его коадъютору, с пламенным желанием загладить свой проступок, и в эту самую минуту его арестовали. Ради самого Бога, умоляю, ваше величество, сделайте так, чтобы он не был один исключен из общего прощения.
– Объяснитесь лучше, племянница. Повторяю вам, я не понимаю вас. Кто же этот – он?
На коленях подвинулась принцесса ближе к королеве и протянула к ней руки.
– Я прошу вас за моего мужа, который заключен в Бастилию! Заклинаю вас возвратить ему свободу!
– Вашего мужа? Вы вышли замуж?… Вы, принцесса крови? Я никогда не слыхала, чтобы король изъявлял на то свое согласие!
– О! Ваше величество, не смейтесь над моим несчастьем! Не поражайте меня вашим гневом! Конечно, я заслужила его, но я в отчаянии, потому что вижу, что вы не хотите простить!
– Так вы венчались без моего согласия?
– Простите, ваше величество!… Простите!…
– И тогда, когда для вас предназначался трон Франции?
– Простите, ваше величество! Заклинаю вас!
– И вы не подумали, что нельзя нанести более страшного оскорбления вашему королю и властелину, как отдав предпочтение другому человеку.
Принцесса дрожала от ужаса и смотрела на королеву как бы в помешательстве. Анна Австрийская продолжала:
– Этот человек должен загладить свою дерзость вечным заточением. Если бы я следовала внушениям моего справедливого гнева, железная маска должна бы быть на нем, чтобы никто не мог видеть лица человека, который дерзнул нанести оскорбление Людовику Четырнадцатому!
– Смилуйтесь, смилуйтесь!… У меня только одно это слово на языке! У меня только одна эта надежда в сердце!
– Встаньте и уходите вон!
– Как, ваше величество, вы произносите мне смертный приговор?
– Вы должны уйти в монастырь и вечным покаянием загладить вашу дерзость и преступление.
– О! Для меня все казни, какие только хотите! Подвергните меня самым жестоким лишениям, прикажите, чтобы в монастыре каждый день бичевали мое тело; прикажите заключить меня в подземную тюрьму без воздуха, без света, без пищи. Я согласна на все, я все приму с благодарностью – но сжальтесь, сжальтесь надо мной и возвратите ему свободу!
– Вы хотите меня обмануть.
– Нет, ваше величество, клянусь вам, я искренно говорю.
– А между тем, подъезжая к Парижу вместе с этим человеком, которого вы называете своим мужем, вы намеревались отправиться к священнику, чтобы освятить законным порядком этот преступный брак?
– Заключите меня сейчас же в монастырь, тогда вы получите уверенность, что мой брак никогда не может быть освящен церковью.
– Слушайте же, я не хочу, чтобы народ и наши враги получили новый повод смеяться над нами. Но если я заставлю вас произнести клятву – заметьте, я это говорю вам в твердой уверенности, что вы непременно сдержите ее – если я потребую от вас эту клятву, дадите вы мне ее?
– Требуйте, ваше величество.
