Жид Мануил пел басом, пародируя солдат, и стены отзывались одобрительным эхом. Вдруг он развернул плечи и пошел, сильно выворачивая ноги носками наружу, как Кангранде. Капитан сотрясался от хохота, на глаза ему навернулись слезы. Потом седой аббат топал по мраморному полу в такт музыке. Борзая Кангранде следила за ногами шута, готовая напасть.
Пьетро от души веселился, слушая песню; веселились и остальные гости. Вдруг юноша спохватился: куда пропал его новый друг? Марьотто обнаружился рядом со старым Монтекки. Поза юноши красноречиво свидетельствовала: ему досталось на орехи.
Шуту хлопали все громче. Он раззадорился и плясал теперь не на пятачке в центре лоджии — нет, каждый его следующий круг был шире предыдущего, толпа постепенно отступала, освобождая Эмануэле место для пляски. Шут изображал рыцарский турнир. Данте, все это время вежливо любовавшийся рекой, вздрогнул, когда мимо него пронесся взмокший карлик.
Пьетро улизнул от отца и пробрался к Марьотто.
— Что случилось? — прошептал он.
— Я пропал. Я должен был встретить сына еще одного знатного человека. — Марьотто покачал головой. — А похож он…
Без труда распознав в интонации юного Монтекки снобизм, который, впрочем, совсем его не удивил, Пьетро переспросил:
— Так на кого он похож?
— Смотри сам. Вон, видишь? — И Марьотто указал на упитанного молодого человека, с интересом слушавшего разговоры о войне. Молодому человеку тоже нравилась песня — он притопывал и прихлопывал, причем довольно громко.
— Он из Капуи, — шептал Марьотто. — Его отец намерен перенести семейное дело в Верону.
— Какое еще может быть дело у благородной семьи? Я-то думал…
— Не ты один. Благородство обошлось им в кругленькую сумму.
— Понятно.
Пьетро действительно было понятно. Самый смысл благородного происхождения грозил сойти на нет, если короли, папы и императоры продолжат продавать титулы. Когда какой-нибудь граф или герцог умирал, не оставив наследника, правитель мог упразднить титул и весьма выгодно продать его, вместе с землями, любому амбициозному купцу. Образом жизни такие купцы зачастую не отличались от дворян, даже если не могли похвалиться свежекупленным титулом. Они одевались как дворяне, имели дома, ели и читали то же, что дворяне, и вдобавок путешествовали! Продажа титулов, дискредитирующая дворянское сословие, к прискорбию многих, становилась обычным делом.
Правда, у медали была и другая сторона. Как бы ни кривились дворяне при упоминании о ней, в душе они не могли не признать, что браки с выходцами из низших сословий вливают свежую кровь в вырождающиеся семейства. Немало нынешних благородных семей являлись таковыми лишь в третьем или даже во втором поколении. Род делла Скала был из их числа. Конечно, только невежда мог напомнить об этом Кангранде, а в его окружении невежды не водились.
— Я должен показать город этому молодчику, — сказал Марьотто.
— Пусть заплатит за экскурсию. — Голос у Пьетро был веселый, но юному Монтекки послышался в нем апломб раненого селезня. — А что, если я пойду с вами?
— А ты сможешь? В смысле, отец тебя отпустит?
— Постараюсь его уломать. — Тут Пьетро представил условие, которое, пожалуй, выдвинет отец, и скривился. — Не исключено, что нам придется взять и моего младшего брата.
Марьотто просиял.
— Хотя бы и так. Ты настоящий друг, Пьетро.
Шум нарастал, слова Монтекки потонули в визге скрипки. Карлик приступил к последнему куплету и старался изо всех сил. Близился кульминационный момент.
Кангранде не стал дожидаться, пока стихнут последние аккорды. Он вскочил на ноги и крепко обнял уродливого певца, расцеловал его в обе щеки. Затем обернулся к Данте, все еще безучастно наблюдавшему общее веселье. Глаза Капитана странно блестели.
— Разве не удивительно, что этот человек, которого называют дураком, развеселил моих гостей? Тебя же, Данте, считают мудрецом, в то время как ты ни у кого не способен вызвать улыбку.
Данте Алагьери бесстрастно взглянул на правителя Вероны.
— Ничего удивительного нет в том, что одни дураки находят приятным общество другого дурака.
Кангранде рухнул в кресло и хохотал до тех пор, пока из глаз его не брызнули слезы.
Слезы ручьями текли по щекам одинокого всадника, когда он придержал коня у понте Пьетро, восточных ворот Вероны.
— Где, ты говоришь, пожар? — переспросил капитан стражи.
— Да я его знаю! — воскликнул сержант. — Это же Муцио, паж брата синьора Ногаролы.
Капитан стражи уже и так сообразил, что дела плохи, а после слов сержанта и вовсе перестал церемониться:
