Другие церкви тоже подвергаются подобным посещениям: ватаги нищих, отягощенных добычей, шастают по улицам, дарят священные одеяния шлюхам, разводят костры из свидетельств на собственность, захваченных в приходских церквах.
Празднует весь город, повозки карнавальных процессий разъезжают по всем улицам. Тиле Буссеншуте, одетого священником, запрягают в плуг. Развернув благородные знамена, самую известную городскую шлюху обносят вокруг кладбища в Убервассере под аккомпанемент псалмов и колокольного звона.
— Вы будете Герт Букбиндер? — Рассеянный кивок. — Меня прислал Ян Матис. Он хочет сообщить вам, что будет в городе до захода солнца.
Отрываю глаза от сцены. Передо мной — совсем молодое лицо.
— А?
— Ян Матис. Разве вы не один из его апостолов?
Ищу в глазах намек на шутку, тщетно.
— Когда, ты сказал, он придет?
— К вечеру. Мы переночевали в тридцати милях отсюда. Я отправился в путь с утра пораньше.
Хватаю его за плечо:
— Идем.
Работаем локтями, пробивая себе дорогу в толпе. Спектакль собрал множество зрителей: на сцене лучший исполнитель роли фон Вальдека во всем Мюнстере. Сегодня на каждой площади развлекаются по- своему: музыка и танцы, пиво и свинина, состязания в ловкости, представления на библейские темы — все поставлено с ног на голову.
Мой молодой друг задерживается, отвлекаясь на пару сисек, непринужденно демонстрируемых на углу.
— Идем, ну же. Ты должен познакомиться со вторым апостолом.
Сейчас без него нам не обойтись. Бокельсон — единственный, кто может хоть что-то сымпровизировать в данный момент. Если я не ошибаюсь, он устраивает представление перед церковью Святого Петра.
Карнавальный кортеж, движущийся нам навстречу, припечатывает нас к стенам домов. Его открывают трое мужчин на крупе крошечного ослика. Сзади тащится телега, которую волокут десять королей. В середине — деревце корнями кверху, в ушате — голый мужчина обмазывает себя грязью. На углу с самым серьезным видом молится папа римский.
— И пусть Самсон умрет вместе со всеми филистимлянами! — Голос Яна доносится издалека, актер превосходит самого себя, заставляя его вибрировать с нечеловеческой силой, словно собирается разрушить колонны храма в Тире. Энтузиазм зрителей ничуть не уступает энтузиазму исполнителя.
Я запрыгиваю на сцену за спиной Святого Сутенера, и буря аплодисментов стихает почти мгновенно. Чувство ожидания, приглушенное бурление сдерживаемых голосов.
В ухо:
— Матис будет здесь еще до заката. Что делать?
— Матис? — Ян Лейденский не умеет говорить вполголоса. Имя пророка из Харлема брошено в воздух над нами, как камень в пруд. Круги по воде расходятся быстро.
— Сегодня вечером мы собирались устроить праздничный банкет за счет советников, торговцев мехами и всех остальных… — Он поглаживает бороду: — Спокойно, дружище Герт, я позабочусь об этом. Иди хотя бы предупредить остальных, если еще не успел сделать этого. Книппердоллинг будет в восторге от знакомства с великим Яном Матисом.
Я киваю, все еще в нерешительности. Оставляю его на сцене, почти умоляя:
— Ян, прошу тебя, благоразумие…
Ближе к вечеру поднимается ветер, сопровождающийся зверским холодом. Его порывы приносят острую ледяную крупу. Улицы становятся белыми.
Слух о прибытии Матиса уже распространился по всему городу. Вокруг Цитадели, вдоль всей улицы, ведущей к собору, уже заблаговременно занимают места. Темнеет, и факелы зажигаются один за другим.
— Вот он, это он! Вот Енох!
Киббенброк с половиной советников с одной стороны, Книппердоллинг с другой половиной — с другой распахивают снаружи тяжелые створки ворот. Скрип петель звучит как сигнал. Шеи вытягиваются в сторону дверей. Слабый свет уходящего дня вначале падает сверху столбом, затем разливается, заполняя весь свод.
Ян Матис похож на темную тень, он не сутулится, в руках палка. Он приближается медленным шагом, не удостаивая толпу ни единым взглядом. Два новых бургомистра вместе со всем магистратом выходят ему навстречу с поднятыми над головой факелами. Его продвижение сопровождают приглушенные пересуды.
Я приглядываюсь: на снегу, продолжающем падать на брусчатку мостовой все более крупными хлопьями, отпечатки ступней пророка — он бос. В руках он держит не просто посох, а лопату для веяния — орудие, используемое крестьянами для отделения зерен от плевел.
Матис идет, а два крыла толпы, запрудившей улицу с двух сторон, смыкаются за ним, и кортеж все увеличивается и увеличивается. Ян Харлемский останавливается, хватает веялку двумя руками и указывает ею в небо. Пересуды мгновенно прекращаются.
— Господь вот-вот выметет свой ток![39] — кричит он вначале в одиночестве, а затем под громоподобное сопровождение сотен голосов. Длинная лопата яростными взмахами сметает снег.
— Господь вот-вот выметет свой ток!
Его голос эхом отдается в толпе, сообщающей только что прибывшим:
— Пророк, пророк уже здесь!
— Он пришел!
— Ян Матис, великий Ян Матис в Мюнстере!
Все толкаются, протискиваясь вперед к центральной площади. Все хотят видеть посланца Божьего, высокого, тощего, мрачного, заросшего щетиной, босого.
Вот он.
Вот Енох.
Он останавливается. Может быть, на его лице мелькает намек на улыбку. Быть может.
Бокельсон устремляется к нему навстречу с раскрытыми объятиями:
— Учитель. Брат. Отец. Мать. Друг. Ангел сказал мне, что ты придешь именно сегодня. Ангел, которого я видел, вошел в город вместе с тобой и сейчас кружит у тебя над головой. Сегодня, не вчера, не завтра. Сегодня, когда победа за нами, а враги разбиты. Ангел Божий. Как я люблю тебя.
Матис подходит к нему и дает ему пощечину, от которой тот валится на спину. Все холодеют и замирают. Бокельсон поднимается. Он улыбается. Два Яна крепко обнимаются, словно хотят раздавить друг друга, и стоят в этом обоюдном медвежьем захвате, раскачиваясь, довольно долго. Бокельсон плачет от радости.
Я подхожу к нему, стараясь поймать его взгляд:
— Добро пожаловать в Мюнстер, брат Ян.
Он обнимает и меня, очень крепко, так, что перехватывает дыхание. Я слышу, как он растроганно бормочет:
— Мои апостолы, мои сыновья…
Его глаза — черные факелы, глаза того же человека, который тысячу лет назад поручил мне эту миссию. Но что-то, какое-то странное ощущение вызывает у меня острую горечь: я только сейчас понимаю, что ни разу не вспомнил о Матисе все то время, пока мы были здесь. События полностью захватили меня. Он ничего не знает ни о нашей борьбе, ни об опасности, которой мы подвергались вместе с этими людьми. Мы сами всего добились, а теперь он здесь, и я вспоминаю, от чьего имени мы прибыли сюда, с чьими
