планкой.
— Лавон! Лавон!..
Лавон резко повернулся на крик. Голос шел из мегафона, связывающего трубку с наблюдателем у кормового иллюминатора.
— Лавон!
— В чем дело? Да прекрати орать, черт возьми!
— Я вижу небо! С другой стороны, с верхней! Оно похоже на огромный плоский металлический лист. Мы отдаляемся от него. Мы прорвали небо, Лавон, мы прорвали небо!..
Но тут новое потрясение заставило Лавона самого броситься к иллюминатору. С внешней поверхности слюды испарялась вода, испарялась с чудовищной быстротой, унося с собой странные в радужных блестках размывы.
Лавон увидел пространство.
Сперва оно показалось ему пустынной и безжалостно сухой копией дна. Тут были огромные валуны, исполинские утесы, упавшие, растрескавшиеся, расколотые, иззубренные скалы, — и они уходили ввысь и вдаль во всех направлениях, словно некий великан расшвырял их здесь как попало.
А над ними высилось еще одно небо — темно-голубой купол, такой далекий, что расстояние до него представлялось невообразимым и неизмеримым. И на этом куполе висел шар красновато-белого огня, испепеляющий зрение.
Скальная пустыня, впрочем, лежала тоже не близко — между нею и кораблем простиралась гладкая, поблескивающая равнина. Под поверхностным глянцем равнина, казалось, была сложена из песка, самого обычного песка, такого же, как на отмели, по которой корабль взобрался сюда из знакомой вселенной. Но стеклянистая, многоцветная пленка поверх песка…
Закончить мысль ему помешали новые крики, грянувшие из мегафонов. Он сердито потряс головой и спросил:
— Ну, что еще?
— Говорит Тиол. Куда ты завел нас, Лавон? Ленты заклинило. Диатомеи не в силах стронуть нас с места. И они не притворяются, — мы так стучали, будто решили прикончить их, но они все равно не могут тянуть сильнее…
— Оставьте их в покое, — разозлился Лавон. — Они не умеют притворяться — у них на это не хватит соображения. Раз они не могут тянуть сильнее, значит, не могут…
— Тогда выводи нас отсюда сам.
Подошел Шар и встал рядом с Лавоном.
— Мы сейчас на стыке пространства с водой, в области, где силы поверхностного натяжения очень велики, — тихо произнес он. — Если ты прикажешь поднять колеса, то, думаю, нам будет легче двигаться прямо на лентах-гусеницах…
— Попробуем, — у Лавона отлегло от сердца. — Эй, внизу, приподнять колеса!
— Признаться, я долго не мог понять, — сказал Шар, — одной фразы на пластине, где упоминается о «выдвижном посадочном шасси», но все-таки догадался, что натяжение на границе пространства способно удержать почти любой крупный предмет. Вот почему я настаивал, чтобы колеса нашего корабля были подъемными.
— Что ни говори, а древние, видимо, свое дело знали.
Через несколько минут — поскольку для движения на гусеницах потребовалась новая смена шестерен — судно уже карабкалось от береговой черты к нагромождению скал. Лавон тревожно всматривался в нависшую впереди зубчатую стену: есть ли там хоть какой-нибудь проход? Слева, немного в стороне, виднелось что-то вроде ручейка, — возможно, там и лежит путь в иную вселенную. Не без колебаний Лавон отдал приказ повернуть налево.
— Может статься, эта штука на небе — «звезда»? — осведомился он у Шара. — Но предполагалось вроде бы, что «звезд» много. А тут только одна, хотя, на мой вкус, одной за глаза довольно…
— Чего не знаю, того не знаю, — отозвался мыслитель. — Однако, кажется, я начинаю постигать общую картину устройства вселенной. Совершенно ясно, что наш мир врезан наподобие чаши в дно этого, многократно большего. Над этим миром свое небо, и я не исключаю, что оно в свою очередь лишь чаша на дне следующего, еще большего мира, и так далее без конца. Не спорю, такую концепцию нелегко принять. Целесообразнее, видимо, предположить, что все миры — чаши в единой плоскости и что этот великий светильник — один для всех.
— Тогда какой же смысл ему гаснуть каждую ночь и тускнеть зимой? — спросил Лавон.
— А может, он ходит кругами, сперва над одним миром, потом над другими? Откуда мне сейчас знать?
— Если ты прав, нам только и надо, что ползти до тех пор, пока не наткнемся на небесный купол другого мира, и поднырнуть под него. Не слишком ли просто, после стольких-то приготовлений?..
Шар хмыкнул; впрочем, это отнюдь не означало, что он веселится.
— Просто? А ты не обратил внимания на температуру?
Подсознательно Лавон давно уже замечал что-то неладное, а с подсказки Шара понял, что задыхается. Содержание кислорода в воде, к счастью, не снизилось, но вокруг стало тепло, словно на отмелях поздней осенью: с равным успехом можно бы попробовать дышать супом.
— Фан, пусть Ворта пошевеливаются живее, — распорядился Лавон. — Или циркуляция воды улучшится, или положение станет невыносимым…
Фан что-то ответил, но до Лавона ответ дошел лишь невнятным бормотаньем. Командир вновь сосредоточился на управлении кораблем.
Проход сквозь лабиринт скал, зачастую острых как бритва, немного приблизился, и все равно казалось, что до него еще мили и мили. Двигался корабль теперь равномерно, но медленно до боли; он не зарывался и не дергался, но и не спешил. А из-под днища доносился оглушительный наждачный скрежет, словно жернова перемалывали глыбы размером с голову.
В конце концов Шар объявил:
— Придется останавливаться опять. На той высоте, куда мы поднялись, песок совершенно сухой, и гусеницы только переводят энергию.
— А ты уверен, что мы выдержим? — проговорил Лавон, ловя воду ртом, — Так мы, по крайней мере, движемся. А остановимся опускать колеса и менять шестерни, того и гляди, сваримся заживо…
— Вот если не остановимся, то сваримся наверняка, — хладнокровно ответил Шар. — Часть водорослей на судне уже погибла, да и остальные вот-вот завянут. Верный признак, что и нас ненадолго хватит. Не думаю, что мы вообще доберемся до тени, если не повысим передачу и не прибавим скорости…
— Поворачивать надо, вот что, — шумно сглотнув, заявил один из корабельных механиков. — А еще бы правильнее и вовсе сюда не соваться. Мы созданы для жизни в воде, а не для такого ада…
— Хорошо, мы остановимся, — решил Лавон, — но назад не повернем. Это мое последнее слово. — Он постарался придать своему тону мужественную окраску, но слова механика смутили его сильнее, чем он смел признаться даже самому себе. — Шар, только прошу тебя, поторопись…
Ученый кивнул и поспешил в машинное отделение.
Минуты тянулись, как часы. Исполинский пурпурно-золотой диск пылал и пылал в небе. Впрочем, он успел спуститься к горизонту, и теперь лучи, проникающие в иллюминатор, узкими полосами падали Лавону прямо в лицо, высвечивая каждую плавающую в рубке пылинку. Вода внутри корабля почти обжигала щеки.
Как дерзнули они по доброй воле влезть в это пекло? А ведь местность прямо по курсу — точно под «звездой», вероятно, накалена еще сильнее. — Лавон! Погляди на Пара!
Лавон заставил себя повернуться к союзнику. Тот приник к палубе и лежал, едва подрагивая ресничками. В глубине его тела вакуоли заметно разбухли, превращаясь в крупные грушевидные пузыри, переполняя зернистую протоплазму и сдавливая темное ядро.
— Он что, умирает?
— Данная клетка гибнет, — вымолвил Пара безучастно, как всегда. — Но не смущайтесь, следуйте дальше. Многое еще предстоит узнать, и вы, возможно, выживете там, где мы выжить не в состоянии.
