звездам, сказав: «Владейте этим миром, как своим собственным, и хотя мы еще вернемся, не бойтесь этого, потому что этот мир ваш навсегда!»
…Первым, как архиеретика, из сетей выволокли Хоната-плетельщика. Рассвет еще не успел наступить, когда стражники, передвигаясь большими прыжками, потащили его сквозь бесконечные, пряно пахнущие заросли орхидей. Стражники были такие же, как и Хонат, — маленькие, сгорбленные, с узловатыми мышцами, длинными безволосыми хвостами, которые закручивались в спираль по часовой стрелке. Торопливо прыгая за ними, Хонат старался попасть в такт их движениям. Иначе он соскользнет вниз и повиснет в петле, обхватывающей его шею.
Конечно, в любом случае после рассвета его отправят на Поверхность, в ужасную, неизведанную бездну, но даже если это путешествие страшнее ломающего позвоночник рывка лианы, он не будет торопить смерть — подождет, пока Закон повелит: отправить!
Сеть, петляющих стеблей лиан толщиной с человеческое тело резко уходила вниз на краю леса из древовидных папоротников и хвощей. Стражники остановились, готовые начать спуск. Все взгляды устремились на восток, поверх погруженной в туманную мглу впадины. Звезды стремительно бледнели. Только яркое созвездие Попугая можно было еще разглядеть без труда.
— Хороший будет день, — сказал охранник довольно миролюбиво. — Лучше отправляться вниз в хорошую погоду, чем в дождь, верно, плетельщик?
Хонат вздрогнул, но ничего не ответил. Все знают, что внизу, в Аду, всегда идет дождь — влага собирается на миллиардах вечнозеленых листьев и стекает обратно, в черные болота.
Ад поверхности вечен, как и ветви деревьев.
Хонат огляделся. Из-за горизонта уже выступила треть огромного красного диска. Вот-вот должен появиться и голубой, яростно горячий спутник красного гиганта. До самого горизонта океаном черной нефти колыхался Лес. Только с близкого расстояния глаз начинал выделять мелкие детали, и мир становился таким, каким и был на самом деле, — громадной многослойной сетью, густо поросшей папоротниками, мхами, грибами, впитывающими влагу орхидеями, яркими растениями-паразитами, сосущими живительный сок из лиан, деревьев и даже друг из друга. Плотно прилегая друг к другу, листья умудрялись накапливать целые озерца воды. Где-то уже хрипло затянули утреннюю песню древесные жабы и пищалки. Скоро, когда станет светлее, они замолчат, и снизу будут доноситься крики ящеров — этих воплощений проклятых душ, а может, дьяволов, охотящихся за душами.
Слабый порыв ветра, пронесшийся над рощицей хвощей, качнул сеть лиан под ногами, словно челнок ткацкого станка. Пытаясь сохранить равновесие, Хонат потянулся к лиане, но она вдруг злобно зашипела и уползла в темноту — это хлорофилловая змея поднялась из древнего мрака своего уровня поприветствовать солнце и высушить чешуйки на легком ветерке занимающегося утра. Она спугнула обезьяну, которая перепрыгнула на другое дерево и стала изливать возмущение в пронзительных воплях и всячески поносить обидчика, не забывая при этом совершать спасительные прыжки. Стражники одобрительно захихикали:
— Да, не очень-то они вежливы там, внизу. Подходящее место для тебя и прочих еретиков, плетельщик. Ну, пошли.
Лиана, привязанная к шее Хоната, натянулась, охранники зигзагообразными прыжками направились вниз, к Трону Правосудия. Лиана так и норовила зацепиться за руку, хвост или ногу Хоната, делая его движения отвратительно неуклюжими. Наверху звездные крылья Попугая начали таять в голубизне дневного неба.
В центре впадины, на сплетенной из лиан площадке стояли плетеные же хижины, тесно прижавшиеся одна к другой, некоторые из них были привязаны к веткам или свисали с них. Эти жилища были хорошо знакомы Хонату, потому что он сам сделал не одну такую хижину. Самые лучшие, похожие на вывернутые цветки, которые раскрывались от утренней росы и плотно смыкались вокруг хозяина с наступлением вечера, были его выдумкой. Они многим пришлись по вкусу.
Уважение, которое испытывали к его мастерству соплеменники, обернулось против Хоната, захлестнув на его шее конец лианы-удавки: его слова имели больший вес, чем слова остальных. Вот почему он объявлен архиеретиком, главным врагом человека, сбивающим молодых с пути истинного, сеющим сомнения в верности Книги Законов.
И, судя по всему, его вольномыслие и авторитет дали ему право на односторонний проезд в Адском лифте.
Хижины-мешки уже начали открываться. Выглядывая из-за крестообразных переплетений, набухших от росы, обитатели воздушной деревни сонно помаргивали. Кое-кто наверняка узнал Хоната, но никто не вышел наружу, чтобы последовать за стражниками. Хотя в обычный день обитатели деревни уже давно высыпали бы, словно спелые плоды, из сердцевин мешков.
Скоро должен начаться Суд. И даже те, кто провел эту ночь в лучших мешках Хоната, не решатся сказать слово в его защиту. Все знали, что Хонат не верит в Гигантов!
Наконец они приблизились к Трону Правосудия. Трон был сплетен из тонких лиан, от времени высохших до толщины тростника, подголовник обвивали орхидеи. Никто не помнил, когда его сделали. Этот мир не знал времен года, и народ верил, что орхидеи цвели там вечно. Трон был подвешен с краю над ареной. В свете наступавшего дня Хонат видел восседавшего на нем Вершителя Судеб. Его окаймленное белым мехом лицо серебристо-черным пятном выделялось на фоне огромных цветов.
В центре арены располагался Лифт.
Хонат присутствовал на одном из актов правосудия и видел Лифт в действии, но до сих пор с трудом верил, что следующим пассажиром будет он сам. Лифт был всего лишь глубокой белой корзиной. Вделанные в боковые стенки острые шипы не позволяли из нее выбраться. К краям были привязаны три плетеных каната, концы которых намотали на деревянный барабан.
Обреченного в этой корзине опускали на Поверхность. Если жертва не хотела покидать корзину, ее оставляли внизу до тех пор, пока осужденный не умирал с голоду или Ад не расправлялся с ним каким- нибудь другим способом. После этого барабан вращали в обратную сторону.
Срок наказания зависел от тяжести преступления. Но это была чистейшая формальность. Хотя по истечении срока корзину опускали на Поверхность, в нее до сих пор никто и никогда не возвращался. В мире, где нет смены времен года и луны, трудно вести счет времени. Корзину могли опустить с ошибкой в тридцать-сорок дней в любую сторону от назначенного срока. Но если трудно было отмерять время в мире Вершин, то каково в Аду?
Между тем стражники привязали Хоната к ветке и расположились рядом с пленником. Один из них рассеянно передал Хонату шишку, и тот попытался отвлечься от невеселых дум, извлекая из нее сочные съедобные семена. Но они почему-то казались безвкусными.
На арену начали доставлять других обвиняемых. Вершитель, переводя взгляд черных глаз с одного на другого, наблюдал за процедурой с возвышения. Привели Матилд-разведчицу (она отыскивала еду). Преступница вздрагивала, шерсть на левом боку потемнела и слиплась, словно она опрокинула на себя бромелед, растение-резервуар. За ней был введен Аласкон-навигатор, мужчина средних лет, лишь ненамного моложе Хоната. Его привязали неподалеку, и он, усевшись, принялся меланхолично жевать стебель съедобного тростника.
Ничто не нарушало тишины, пока стража не приволокла Сета-иглодела. Еще издалека все услыхали его мольбы и вопли ярости. Из коконов жилищ вынырнули головы любопытных. Секунду спустя над краем арены показались стражники. Они и сами кричали, но громче всего звучал голос Сета. Упираясь всеми пятью конечностями, хватаясь за ветки и лианы, он боролся изо всех сил. Тем не менее группа неумолимо приближалась к арене.
Охранники Хоната снова занялись вкусными семенами. За суматохой Хонат не заметил, как привели Чарла-чтеца. Теперь он сидел напротив Аласкона, равнодушно глядя вниз на сеть лиан и расслабив плечи. От него веяло отчаянием. Один взгляд на Чарла заставил Хоната поежиться.
Со своего высокого трона заговорил Вершитель:
— Хонат-плетелыцик, Аласкон-навигатор, Чарл-чтец, Сет-иглодел, Матилд-разведчица, вы вызваны сюда, чтобы ответить правосудию!
— Правосудия! — завопил Сет. Он пружиной вырвался из рук стражников, но тут же был опрокинут рывком лианы. — Нет правосудия! Почему меня, который совершенно не имеет отношения….
Стражники схватили Сета и мускулистыми коричневыми ладонями зажали ему рот. Вершитель, явно
