— А сейчас мы высушим десну. — Крейг оттянул мне нижнюю губу и промокнул десну ватой. — Так. Попотчуем тебя бензокаином — это местная анестезия, иголки и не почувствуешь, когда вкачу тебе литр новокаина. (Кудахтанье.) Шучу, шучу, Берни. Тому, кто способен искусно ввести иглу в нужное место, не приходится накачивать пациента новокаином. Ты родился под счастливой звездой, Берни, раз заполучил Лучшего Зубного Врача в мире.
И Лучший Зубной Врач в мире безболезненно ввел мне новокаин, включил бормашину, работающую на высокой скорости, и продолжил свою бесконечную борьбу с кариесом. Боли я и впрямь не почувствовал. Мучительным, хоть и не в физическом смысле, был разговор, который он завел.
Сначала все было хорошо. Начал он издалека:
— Вот что я тебе скажу, Берни. Тебе очень повезло с дантистом. Но это сущая ерунда по сравнению с тем, как повезло мне. И знаешь, почему? Я счастлив, что стал дантистом.
— Угу.
— Счастлив не потому, что гребу деньги лопатой. Тут за мной греха нет. Я честно отрабатываю свои деньги и плату беру умеренную. Плачу добром за добро. Да и само по себе дело очень благодарное. Большинство моих знакомых дантистов поначалу хотели стать врачами в другой области. Не знаю, так ли уж сильно они тяготели к медицинской науке. Просто их родители считали, что врачи прекрасно устраиваются в жизни, потому детей и влекло в медицину. Деньги, престиж и сознание, что ты помогаешь людям. Каждый согласился бы служить людям, имей он такую престижную, хорошо оплачиваемую профессию.
— Угу.
— Говори членораздельно. Берни, я тебя не понимаю (Кудахтанье.) Шучу, шучу, конечно. Как самочувствие? Боль есть?
— Угу.
— Разумеется, нет, наркоз действует. Так вот, все эти парни все-таки предпочли стать дантистами. Может, они не смогли поступить в медицинские колледжи. Многие толковые ребята заваливают экзамены. А может быть, испугались долгой учебы — четыре года колледжа, потом интерном при больнице два года, стажировка. Когда ты молодой, это кажется вечностью. В нашем возрасте другое представление о времени, но тогда уже поздно строить планы, верно?
Мы с ним были примерно одного возраста — ближе к сорока, чем к тридцати, — рано еще паниковать. Крейг — рослый парень, повыше меня — эдак сто восемьдесят два или три. Волосы у него каштановые с рыжеватым отливом, короткие, к тому же он еще ерошит их постоянно. Лицо узкое, усыпанное веснушками; нос длинный, крючковатый; добрые карие глаза, взгляд честный, открытый. Год или два назад он отпустил усы на испанский манер — как у красавцев, рекламирующих одеколоны для мужчин. Они были рыжее, чем волосы, и не то чтобы мне не нравились, но все же хотелось бы, чтобы он их сбрил. Под усами сверкали белизной невообразимой красоты зубы.
— Так вот, многие дантисты жалеют в душе, что не стали врачами, и некоторые даже не делают из этого тайны. А еще полно таких, которые стали дантистами, черт бы их побрал, просто потому, что хотели иметь в руках ремесло, обеспечивающее хорошие деньги, и наше дело их устраивало — сам устанавливаешь рабочие часы, постоянный заработок, никто тобой не помыкает, работа вполне престижная, и все такое прочее. Я вот из таких, Берни, но со мной произошло чудо. Хочешь скажу, какое?
— Угу.
— Я полюбил свое дело. Да, так оно и получилось. Я сразу понял одно — эта профессия решает какие- то людские проблемы. Пусть это не проблемы жизни и смерти, — доложу тебе, это меня еще больше устраивает. Мне бы не хотелось, чтобы мои больные умирали. Пусть хирурги или терапевты переживают драмы. Я лучше возьму на себя такие проблемы, как, например, можно ли спасти больной зуб? Приходят пациенты — мужчины, женщины, я санирую, делаю рентгеновские снимки, и мы на месте решаем, как быть дальше.
Мне даже гукать не пришлось — он так разошелся, что и мнения моего не спрашивал.
— Мне чертовски повезло, что я занят своим делом, Берни. Помню, мы с другом детства решали, кем станем, когда вырастем. Я выбрал зубоврачебную специальность, а он пошел учиться на фармацевта. Казалось, там и учеба легче, и доход в будущем больше. Еще бы — своя аптечная лавка, а повезет, так и не одна, и ты, черт побери, бизнесмен, все в твоих руках! Какое-то время я еще колебался: а не стоило ли и мне пойти его дорогой? Но это продолжалось недолго. Ей-богу, ты можешь себе представить, что я стою за прилавком и торгую тампаксами и слабительным? Нет, Берни, бизнесмен из меня бы не вышел. Я в этом деле ни черта не смыслю. Эй, открой-ка рот пошире! Чудненько. Красота. Нет, я бы себя паршиво чувствовал да и спятил бы от скуки. Я где-то читал, что среди фармацевтов преступников больше, чем в других профессиях. Вроде бы в Калифорнии эту проблему изучали. Интересно, правда это или нет? И вообще, какая женщина захочет спать с фармацевтом?
Крейг еще долго развивал свою мысль в том же направлении, но я уже отключился. Я своего рода слушатель поневоле, если такие бывают, вынужден сидеть тут и не могу заткнуть уши, но, право же, никто меня не заставляет брать все, что он говорит, в голову.
— Нет, увольте, ни за что на свете не стал бы фармацевтом. Ей-богу, никакой другой профессии мне не нужно. Самодовольный малый, скажешь? Что ж, очень может быть.
— Угу.
— Но при всем при том, Берни, я нормальный парень, такой, как все, люблю пофантазировать. Вот порой я и думаю: а кем бы все же я стал, если бы не выбрал свою нынешнюю профессию? Задаю себе такой гипотетический вопрос. И поскольку он гипотетический, и я это знаю, можно дать волю воображению. Тут уж я могу выбрать себе такое дело, где приходится иной раз и рисковать.
— Угу.
— Воображаю, к примеру, что я стал профессиональным спортсменом. Я вообще-то довольно много играю в теннис и слыву неплохим игроком, порой очень даже хорошо гляжусь на корте. Но между моей, любительской, игрой и игрой профессионала такая пропасть, что я и в мечтах не могу себя вообразить профессиональным теннисистом. Вот чем плоха реальность: только размечтаешься, она тебя тотчас как будто холодной водой окатит.
— Угу.
— Вот я и изобрел для себя одно дело и фантазирую себе, сколько душе угодно, потому что, по правде сказать, ничего в нем не смыслю.
— Угу?
— Оно захватывающе интересное, рискованное, даже опасное, и вот тут уж я не могу сказать, что у меня недостает для этого умения или, скажем, темперамента: я просто не знаю, какие качества при этом требуются. Полагаю, оно весьма прибыльно, отнимает не так уж много времени, к тому же ты сам себе хозяин.
— Угу?
Разговор принимал иной оборот. Пожалуй, можно и почерпнуть что-нибудь интересное из его болтовни.
— Я подумывал о преступлении, — продолжал Крейг, — но не о таком, где наставляешь на кого-то дуло, а в результате дело заканчивается тем, что видишь дуло перед собой. Мне больше по душе такие криминальные занятия, которые не требуют контактов с людьми, когда ты работаешь сам по себе и не являешься членом банды. (Кудахтанье.) Я до предела сузил сферу деятельности, Берни. Доведись мне начать все сначала, я бы стал если не дантистом, то вором-взломщиком.
Молчание.
— Как ты, Берни.
Молчание. Долгое, напряженное молчание.
Я был сражен наповал. Голыми руками взял! Ай да мистер Камень-За-Пазухой! Заморочил мне голову болтовней о любимом деле, и пока я рот разевал, дал мне по мозгам, да так, что никаким новокаином из шока не выведешь.
Я всегда по возможности вел двойную жизнь. Если не считать весьма редких, к счастью, официальных визитов туда, где круг общения крайне ограничен, я не имею ничего общего с представителями криминального мира. Мои приятели могут стянуть телевизор из офиса или купить что-нибудь заведомо краденое; они почти наверняка шельмуют, заполняя налоговые декларации. Но они не живут кражей
