одиночество взывает к одиночеству. Не знаю, кто это сказал, но вроде бы не Милн. Нет, точно не он.
— Наверняка нет, — ответил я, и между нами воцарилось молчание. Мне следовало бы пригласить ее присесть, но я этого не сделал.
Потому что в том не было нужды. Не дожидаясь приглашения, она сама опустилась в кресло рядом — жутко самоуверенная то была особа. На ней было черное платье с низким вырезом и нитка жемчуга, и пахло от нее дорогими духами и дорогим виски, правда, что касается последнего, то другого в «Большом Чарли» просто не подавали.
— Я Ева, — сказала она. — Ева де Грассе. А вы?..
Я едва не сказал «Адам».
— Дональд Браун, — ответил я.
— А какой у вас знак, Дональд?
— Близнецы. А у вас?
— О, у меня несколько, — ответила она. Взяла мою руку, перевернула ладонью вверх, провела по линиям кончиком алого наманикюренного ногтя. — «Податливость» — один из них. «Скользко, когда Мокро» — другой.
— О…
Официантка по собственной инициативе принесла и поставила на стол две порции виски с содовой. Интересно, подумал я, сколько надо еще выпить, чтоб эта женщина начала казаться привлекательной. Нет, совсем уж непривлекательной назвать ее, пожалуй, нельзя, просто она была намного старше меня. Хорошо сложенная, очень ухоженная. Наверняка неоднократно делала подтяжки и носит корсет. По возрасту она годилась мне… ну, если не в матери… нет, она вполне могла быть младшей сестрой моей матери. Нет, вообще-то никакой младшей сестры у моей матери не было, но…
— Живете где-нибудь поблизости, Дональд?
— Нет.
— Так я и думала. Вы из провинции, я угадала?
— Но как вы могли догадаться?
— Просто иногда человек чувствует кое-какие вещи. — Рука ее опустилась мне на бедро и легонько сжала его. — И вы совсем одиноки в этом огромном городе…
— Это так.
— И поселились в каком-нибудь безликом отеле, да? Нет, комната вполне удобная, я уверена, но она безлика, бездушна. И в ней так ужасно одиноко.
— Ужасно одиноко, — эхом откликнулся я и отпил глоток виски. Еще одна, максимум две порции, и мне станет совершенно наплевать, с кем я и где. И если у этой женщины имеется постель, пусть самая непритязательная, я мог бы улечься в нее и отключиться до рассвета. И пусть бы повел себя при этом не слишком галантно по отношению к даме, зато был бы там в полной безопасности. Потому как, Господь свидетель, разве мог я в таком состоянии блуждать по улицам города при том, что меня разыскивает добрая половина сотрудников нью-йоркского департамента полиции?..
— Вам вовсе не обязательно ночевать сегодня в отеле, — мурлыкнула она.
— Вы живете поблизости?
— О да, совсем рядом… Я живу в «Большом Чарли».
— В «Большом Чарли»?
— Да.
— Здесь, что ли? — тупо удивился я. — Вы живете в этом заведении?
— Да нет же, глупенький. — Она еще раз дружески ущипнула меня за бедро. — Я живу в настоящем «Большом Чарли». Большом «Большом Чарли». Ах, ну да, вы же приезжий, Дональд. И не понимаете, о чем я, верно?
— Боюсь, что нет.
— «Шарлемань» — это то же самое, что «Карл Великий». А «Карл Великий» — это то же самое, что «Большой Чарли». Так называется мой дом, потому что у его владельца была парочка дружков-педиков и звали их Болен и Мэнни, и он вполне бы мог назвать этот дом «Более или Менее», но этого почему-то не сделал. Впрочем, откуда вам знать такие вещи, вы же не здешний. Откуда вам знать, что прямо здесь, за углом, находится огромный жилой дом под названием «Шарлемань».
— «Шарлемань»… — повторил я.
— Да, именно.
— Жилой дом.
— Правильно.
— Прямо за углом. И вы в нем живете…
— И снова вы правы, Дональд Браун.
— Тогда, — сказал я, отставляя недопитое виски, — тогда я просто не понимаю, чего мы еще ждем.
Я узнал привратника, и консьержа, и Эдуардо, улыбчивого лифтера, тоже узнал. Но ни один из них не узнал меня. Они не обратили на меня не то что ни малейшего, вообще никакого внимания. На мне могла оказаться хоть шкура гориллы, они бы и тогда бровью не повели. Ведь как-никак мисс де Грассе проживала здесь, к тому же, полагаю, я был далеко не первым молодым человеком, которого она, подцепив в «Большом Чарли», затаскивала к себе, и уж совершенно точно не скупилась на чаевые, чтоб они держали свои глаза как и положено держать — скромно опущенными долу.
Мы поднялись на лифте на пятнадцатый этаж. По дороге от бара к дому я старался дышать как можно глубже, но разве достаточно нескольких, пусть даже самых огромных глотков загрязненного нью-йоркского воздуха, чтобы перебить воздействие трех с половиной больших виски, и в лифте я ощутил легкую тошноту и головокружение. И яркий свет, горевший в нем и совершенно беспощадный к моей спутнице, тоже не помог. Мы подошли к двери в квартиру, и она отпирала ее своим ключом куда дольше, чем делаю я в подобных ситуациях без оного, но я предоставил ей эту честь и спокойно наблюдал за ее стараниями до тех пор, пока дверь не открылась.
Оказавшись внутри, она воскликнула:
— О, Дональд! — и заключила меня в объятия. Ростом она оказалась почти с меня, и вообще ее было слишком много. Нет, толстой или там бесформенной назвать ее было никак нельзя. Просто ее было много, вот и все.
Я сказал:
— А знаете что? Думаю, самое время нам с вами выпить по рюмочке.
Мы выпили три. Причем она свои — вполне добросовестно, я же украдкой выплескивал содержимое в кадку с пальмой, которая, судя по внешнему виду, и без того доживала последние дни. Возможно оттого, что ее подавляла обстановка.
Квартира напоминала цветной разворот журнала «Новости архитектуры» — минимум мебели, множество покрытых коврами возвышений. Украшением служила одна-единственная фреска, являвшая собой сплошное завихрение каких-то круговых линий и круговоротов. И ни одного прямого угла. Да Мондриана бы наверняка стошнило при виде ее, не говоря уже о том, что для того, чтоб выкрасть это так называемое произведение искусства, пришлось бы сносить всю стену.
— Ах, Дональд!
Я надеялся, что она вырубится после всего этого неимоверного количества виски. Однако, похоже, оно на нее вообще не действовало. А я, надо сказать, с течением времени трезвее не становился. Потом я сказал себе «Да какого, собственно, черта!», а вслух: «Ева», и мы вошли в клинч.
Никакой кровати в спальне не оказалось, вместо нее посредине размещалось еще одно возвышение, покрытое ковром. Но предназначение свое оно исполнило, как, к собственному удивлению, и я.
Странно все же… Сперва я изо всех сил старался не думать о младшей сестре своей матери. Что должно было возыметь свой эффект, особенно с учетом того, что никакой сестры у нее сроду не было. Затем я попытался сыграть на разнице в нашем возрасте, воображая себя похотливым юнцом лет семнадцати, а Еву — зрелой опытной женщиной лет тридцати шести. Но и это тоже не помогло — очевидно, я слишком уж вошел в роль, и побороть смущение и жеребячью неуклюжесть никак не удавалось.
