на днях мимо нас прошла японская эскадра в Шербург. Постоянно ходят военные корабли. Наконец, есть корабли «Hamburg — Amerike Linie»,
Пиши мне сюда, господь с тобой.
Получила ли ты мои письма из Вильно, Ковно, Вержболова, Берлина, Кельна, Парижа и Аберврака?
290. Матери. 2 августа <н. ст> 1911. Аберврак
Мама, сейчас мы пили чай с вареньем под смоквой, и почтальон принес твое веселое письмо. — Мы проводим время так: пьем кофей в 10-м часу, потом гуляем недалеко, потом купаемся (когда прилив бывает перед завтраком). Потом завтракаем — в 12 часов — с англичанами, которые живут с нами. Семейство простое, мы постоянно разговариваем и купаемся вместе. После завтрака ходим гулять далеко. Вчера были в форте Saizon'e, о котором я тебе писал, что он продается. Там разрушенные подъемные мосты, казармы, пороховой погреб, будка для часового, места для пушек, караульная комната. Среди валов можно развести хороший сад. Так как это остров, туда можно пройти только во время отлива. На дне ловят креветок и крабов с кулак величиной (а рядом с нами разводят лангустов, а на фабрике делают йод и соду из морской травы; очень вкусные свежие омары, бывают часто). — Сидя около форта на скалах, мы видели большие пароходы далеко в море. — Возвращаемся до обеда, обедаем в семь часов, потом гуляем всегда на гору над морем. Очень разнообразные закаты, масса летучих мышеи и сов, и чайки кричат очень музыкально во время отлива. На всех дорогах цветет и зреет ежевика среди колючих кустов и папоротников, много цветов. — Сегодня видели высокий старый крест — каменный, как всегда. На одной стороне — Христос, а на другой — Мадонна смотрит в море. Кресты везде. На одной дороге — маленький крестик какого-то Ives, — написано — priez pour lui,[31] очевидно — самоубийца или убитый. — Спать ложимся около 10 час. вечера. Купался я сегодня 9-й раз, уже дольше V4 часа, не могу от удовольствия вылезти из воды, учусь плавать. Всю кожу жжет, вода холодная обыкновенно. — Все это (кроме купанья) иногда однообразно и скучновато. Развлечение — единственно когда бывают les Pardons,[32] свадьбы (постоянно), песни и когда в порт к нам приходят яхты. Вчера на закате вошел в бухту великолепный трехмачтовый датчанин — на всех парусах, — он привез лес, который здесь страшно дорог, — все каменное и железное. — Очень хорошие собаки, к нам пристает и иногда гуляет с нами хозяйский щенок Фело, сеттер породы спота. Раз, когда я купался, он считал своим долгом плавать за мной, страшно уставал, у него билось сердце, и приходилось брать его в море на руки. Во время отлива по дну ходят свиньи, чайки, кормораны. «La canaille»[33] пожинает
великолепную пшеницу, тяжелую, точно вылитую из красного золота. В общем же жизнь, разумеется, как везде, убога и жалка настолько же, насколько пышно ее можно описать и нарисовать (т. е. — вечное торжество искусства). Разумеется, здесь нет нашей нищеты, но все кругом отчаянно и потно трудится. Этот север Франции, разумеется, беднее, его пожрал Париж, торгуют и набивают брюха на юге. Зато здесь очень тихо; и очень приятно посвятить месяц жизни бедной и милой Бретани. По вечерам океан поет очень ясно и громко, а днем только видно, как пена рассыпается у скал.
Господь с тобой, целую тебя.
291. Матери. 12 августа <н. ст> 1911. Аберврак
Мама, сегодня суббота, а мы уезжаем отсюда, слава тебе господи, во вторник — прямо в Quimper. Впоследствии будет приятно вспоминать эту гиперборейскую деревушку, но теперь часто слишком заставляют страдать — скука, висящая в воздухе, и неотъемлемое качество французов (а бретонцев, кажется, по преимуществу) — невылазная грязь, прежде всего — физическая, а потом и душевная. Первую грязь лучше не описывать; говоря кратко, человек сколько-нибудь брезгливый не согласится поселиться во Франции. Я купаюсь каждый день в море и чувствую себя, однако, опаршивевшим. Грязь копили веками, la canaille вся провоняла от жирной грязи <…> Душевная грязь изобличается прежде всего тем, что во Франции не существует мужчин и женщин. Французская женщина — существо, не внушающее никаких чувств, кроме брезгливости — и то в том случае, если она очень красива и изящно одета. Со мной рядом купаются две таких величайшие посмешища природы: безукоризненные фигуры, тонкие молодые лица, девически-нежный цвет лица — и холодный, любопытный и похотливый взгляд. Они высовывают из воды все части своего тела, на земле задирают юбки почти на голову; на юбки при этом истрачено ровно столько материи, чтобы они могли лопнуть лишь в крайнем и исключительном случае; и все — тщетно; они вызывают такие же чувства, как свиньи, ежедневно с восторженным хрюканьем носящиеся мимо нашего колодца и поганящие двор.
Занимательны здешние жители: в них есть чеховское, так как Бретань осталась в хвосте цивилизации, слишком долго служа только яблоком раздора между Англией и Францией. Например, единственный здешний доктор; всегда пьяный старик с длинной трубкой; у него зеленые глаза (как у всех приморских жителей), но на одном — багровый нарост. Он мягок, словоохотлив и глубоко несчастен внешне, но, кажется, внутренно счастлив; всегда ему кажется, что его кто-то ждет и кто-то к нему должен прийти; с утра до вечера бегает взад и вперед по набережной. Его давно уже заменил горбатый доктор из соседнего села, приезжающий в маленьком автомобиле; но он не смущается, всегда в повышенном настроении (от аперитивов), рассказывает иностранцам историю соседних замков (все перевирая и негодуя одинаково на революцию и на духовенство это через 122 года!) и таскает толстую книгу — жития бретонских святых; очень интересная книга — я из нее кое-что почерпнул. — Он просит похоронить себя в море, потому что предпочитает быть съеденным крабами и лангустами, чем земляными червями.
Другой — был когда-то архитектором и рисует в свободное время; но с горькой иронией рассказывает, что не выдержал экзамена в Ecole des beaux arts[34] (хотя и прожил 11 лет в Париже; Париж предстоит им всем как обетованная земля — всегда и неизменно в виде «Москвы» для трех сестер) — и принужден был жениться на дочери фабриканта и заняться выработкой йода и соды. — Он предложил свою карточку для осмотра одного из замков; когда мы пришли туда, то управляющий сказал сурово, что, хотя они знает Monsieur GlKzaux, так как продает ему овощи, но предпочел бы иметь карточку самого М-r 1е Marquis (впрочем, замок мы осмотрели).
Третий — proprifttaire,[35] — удит рыбу, охотится и вспоминает с восторгом, как его напоили в Петербурге, где он был с эскадрой адмирала Жерве (это было в 1891 году, но для всех них -20 лет как одна минута, потому что все без исключения полжизни пьяны).
Хозяин наш — республиканец, соврет все, что ни скажет; рассказывает о природе Флориды, о своем пребывании в Америке, об уменье боксировать и о том, что герб св. Марка — собака, а не лев (последнее — с ожесточенной уверенностью). Он представляется всем смелым мореплавателем, но, кажется, он был поваром на пароходе; это бывает заметно по воскресеньям, когда он сам готовит кушанье.
Супруга его — монархистка и добрая католичка, а потому уморительно ссорится с мужем. Потому же (я думаю) — она отвратительно обращается с маленьким пасынком, который всегда печален и бледен; по ночам плачет в темном коридоре от страха, когда его посылают спать одного.
Даже собаки не бывают грязнее, чем во Франции. Когда щенка Фело искупают, он немедленно бежит спать в навозную кучу, старательно поливаемую фермером навозной жижей; через полчаса любезно приходит и лезет на колени.
Мы живем с англичанами и проводим с ними много времени — даже слишком много, они изрядно надоели. Англичанин — «страна». У него глухой голос, тонкие ноги и густые седеющие усы; он —
