— Прямо как про любовь.
— Я получил ключ, — продолжал я, — и мне понадобилось около двух часов, чтобы подточить и отполировать его, но в итоге получилась универсальная отмычка ко всем дверям отеля. Я довольно быстро умею вскрывать замки, но с ключом получается еще быстрее. В ту ночь я посетил полсотни номеров. В основном выходил пустым, но тем не менее до сих пор считаю это весьма выгодной ночной работой.
— Тебе же не придется вскрывать пятьдесят дверей в «Паддингтоне», Берни?
— Одной будет вполне достаточно.
— И ты действительно уверен, что найдешь там, что нужно?
— Не знаю.
— Если найдешь, шестьсот долларов — неплохое вложение капитала. Если нет — куча денег коту под хвост.
— Пятьдесят баксов я получу назад, — напомнил я. — Когда верну медведя. Плюс еще залог за телефон, звонить я не собираюсь, так что и эти вернутся.
— Берн, ты и правда рассчитываешь получить обратно залог за медведя?
— Нет, если мне придется спешить. В ином случае — безусловно, они отдадут мне деньги, если верну старину Падди в хорошем состоянии.
— Я не это имела в виду.
— Не это?
— Не совсем. Я имела в виду — сможешь ли ты с ним расстаться? У меня самой в детстве был такой мишка, и я никогда не рассталась бы с ним ни за полсотни, ни за пять сотен. Он был моим маленьким другом.
— У меня тоже хороший медведь, — заметил я, — но трагедии расставания я как-то не предполагаю. У нас не было достаточно времени, чтобы сблизиться, и если все пройдет хорошо, меня не будет там раньше, чем мы успеем друг к другу глубоко привязаться.
— Как знать.
— Ты сомневаешься?
— Мне хватило десяти секунд, чтобы влюбиться в своего паддингтонского мишку, Берн. Конечно, я тогда была моложе. Теперь я так быстро не привязываюсь.
— Ты стала старше.
— Правильно.
— Опытнее. Более зрелой.
— Разумеется.
— Сколько тебе потребовалось, чтобы втюриться в Эрику?
— Около десяти секунд, — честно призналась она. — Но это другое. Мне достаточно было только посмотреть на нее. Она красавица. Правда, Берни?
— Она очень симпатичная.
— Ты бы и сам мог за ней приударить, верно?
— Нет, — ответил я. — По вполне понятным причинам. Но если рассмотреть этот вопрос гипотетически — почему бы и нет? Она привлекательная женщина.
— Красота — лишь внешность, — глубокомысленно заметила Кэролайн. — Но по-моему, если ты не рентгенолог, этого достаточно. Берн, ты все время меня разглядываешь. Весь вечер украдкой бросаешь на меня взгляды — и вот опять.
— Извини.
— Может, тебе еще выпить? Хотя не уверена, что это хорошая мысль.
— Я тоже. Кэролайн, у тебя изменилась внешность. Вот почему я тебя разглядываю.
— Думаю, дело в прическе.
— Мне тоже поначалу так показалось, но есть что-то еще. В чем дело?
— Тебе померещилось, Берн.
— Губная помада, — сказал я. — Кэролайн, ты стала пользоваться помадой!
— Не так громко! Что с тобой, Берн?
— Извини, но…
— А если я закричу: «Эй, Берн, откуда эти румяна и накрашенные ресницы?» Ты же понимаешь, что через секунду весь зал будет на тебя пялиться.
— Я же сказал — извини. Ты просто застала меня врасплох, вот и все.
— Да, это было настоящее нападение из засады. Мы просидели с тобой целый час, а я только сейчас подкралась и накинулась на тебя.
— Помада, — повторил я.
— Ну хватит, Берн. Тоже мне событие.
— Длинные волосы и помада.
— Не длинные волосы. Длиннее — вот и все. А помады совсем чуть-чуть, только для цвета.
— А для чего все остальные ею пользуются? Для того она и предназначена — усиливать цвет.
— Согласна. Только не будем раздувать из этого дело федерального значения, ладно?
— Губная помада, — продолжал изумляться я. — Мой лучший друг превращается в накрашенную лесбиянку.
— Берн…
— Прощай, «Л. Л. Бин», здравствуй, «Виктори Сикретс».
— Тоже мне секреты. Знаешь, сколько каталогов они рассылают ежемесячно? На мне они деньги не сделают, Берн. Все, что мне у них нравится, — картинки разглядывать.
— Придется поверить на слово.
— Знаешь, мой шкаф уж точно не забит фланелевыми рубашками. Я никогда не косила под мужика. А блейзер со слаксами еще не делают меня активной лесбиянкой, верно?
— Безусловно.
— И я всего лишь слегка коснулась губ помадой. Ты целый час сидел напротив и ничего не заметил.
— Я заметил, — возразил я. — Только никак не мог понять, что именно.
— В этом и смысл. Это не вульгарно. Легкий намек.
— На женственность.
— На юность, — парировала она. — Будь я подростком, мне бы этого не требовалось, но я уже в том возрасте, когда природе следует немного помочь. Не смотри на меня так, Берн.
— Как?
— Так. Ну ладно, черт побери. Это была идея Эрики. Теперь ты счастлив?
— Я давно счастлив.
— Она лесбиянка, знающая толк в губной помаде, — пояснила Кэролайн. — А я против этого никогда ничего не имела, Берн, ни в философском, ни в эстетическом смысле. Мне нравятся лесбиянки с губной помадой. Мне кажется, они страстные. — Она пожала плечами. — Я просто не думала, что стану одной из них, вот и все. Не думала, что гожусь для этого.
— Но теперь передумала?
— Эрика считает, это от низкой самооценки и неуверенности в собственной внешности. Она думает, что более женственная прическа и капелька губной помады изменят мое представление о себе, и, по-моему, она права. Как бы то ни было, я ей нравлюсь в таком виде.
— С результатом не могу спорить.
— Так я и думала.
— И ты выглядишь очень мило. Должен сказать, очень хотелось бы увидеть тебя в платье.
— Прекрати, Берн.
— Например, с глубоким декольте и кружевной отделкой. Это всегда очень мило. Или в пейзанской блузке с большим круглым вырезом, в цыганском стиле. Это тебе пойдет.
Она сделала круглые глаза.
— Или дирндль,[4] — продолжал я. — Кстати, а как выглядит дирндль?
