те писатели этого времени, у которых мы найдем наиболее интересные страницы о памяти.
По Гоббсу, внешнее тело, действуя на наши органы чувств, вызывает в них движение, которое по нервам передается к мозгу и, встречая там сопротивление, идет по нервам обратно наружу. Это обратное движение («усилие») есть ощущение. Оно не исчезает вместе с предметом, но сохраняется, лишь становясь слабее. Такое слабеющее ощущение есть представление. «Через наши чувства, число которых соответственно нашим органам чувств равняется пяти, мы замечаем предметы, вне нас находящиеся, и это замечание является нашим представлением предметов. Но мы так или иначе замечаем также наши представления. Ибо, когда представление одной и той же вещи повторяется, мы сознаем, что оно повторяется. Это значит, что мы сознаем, что мы раньше имели уже то же представление. Но ведь это равносильно представлению вещи в прошлом, а для ощущения это невозможно, ибо может быть ощущение только настоящих вещей. Поэтому это замечание наших представлений должно быть рассматриваемо как своего рода шестое чувство, только внутреннее (а не внешнее, как остальные чувства). Это шестое чувство называется памятью». «Опыт есть только память». «Мы из воспоминания делаем предвидение, или ожидание, или презумпцию (предположение) будущего»[ 14 ].
Наиболее оригинальным в учении Гоббса является его определение представления и памяти. Выражаясь современным языком, представление, по Гоббсу, есть ослабевающая двигательная реакция в нервно-сенсорном аппарате на внешний толчок, а память — сознание этой реакции, «своего рода шестое чувство», то, что Земон впоследствии назовет «мнемическим ощущением».
По Локку, память есть «сила оживлять в душе идеи, которые после своего запечатления исчезли или как бы улеглись в стороне, скрывшись из виду». «Память, так сказать, арсенал наших идей». «Но так как наши идеи суть актуальные восприятия души, которые перестают быть чем бы то ни было, когда перестают быть предметом восприятия, то это нахождение наших идей в складе памяти означает только то, что душа во многих случаях обладает способностью оживлять раз бывшие в ней восприятия, с присоединением к ним добавочного восприятия, что она их раньше имела. В этом смысле говорят, что идеи находятся в памяти, между тем как на деле они нигде не находятся...»[ 15 ]. Оригинально в этой концепции памяти только что приведенное утверждение, что идеи, после того как они перестали быть предметом восприятия, «наделе нигде не находятся». Но тогда как происходит оживление их и что под ним понимать? Надо признаться, что Локк на это не дает ответа. Но значение Локка в истории проблемы памяти не так состоит в разработке проблемы памяти со специально психологической точки зрения, как в том, что он дат знаменитую критику учения о врожденных идеях. Эта критика в наисильнейшей степени подчеркнула значение опыта: «Восприятие — первый шаг к знанию, путь для всего его материала... Восприятие — первая деятельность всех наших умственных способностей, путь, которым все наши знания входят в нашу душу»[ 16 ]. Но тем самым сильно повышается и значение памяти как основы опыта.
Но тут-то идеализм и подстерегает эмпиризм, нащупывая его самое слабое место. Лейбниц писал: «Память снабжает души некоторым видом последовательности, который имитирует разум, но должен быть отличаем от него. Это — когда мы видим, что животные, имея восприятие чего-то, что их бьет и о чем они раньше имели подобное восприятие, ожидают себе, при помощи представления их памяти, того, что было с ним соединено в этом предшествующем восприятии, и возбуждаются чувствами, подобными тем, которые они тогда имели. Например: когда показывают палку собакам, они вспоминают о боли, которую та им причинила, и с криком убегают... Люди действуют, как животные, поскольку последовательность их перцепций определяется принципом памяти, уподобляясь врачам-эмпирикам, имеющим голую практику без теории, и мы только эмпирики в трех четвертях наших действий. Например, ожидая, что завтра будет день, поступают, как эмпирик, потому что это до сих пор так бывает. Лишь астроном судит об этом разумом. Но познание необходимых и вечных истин — то, что отличает нас от простых животных, и делает нас имеющими разум и науки»[ 17 ]. Надо отличать простую «память фактов» от «познания причин». Конечно, тот путь, который намечал идеализм, и в частности Лейбниц, не мог удовлетворить, так как он вел к богу как основе существующего. Но что от памяти, которой обладают и животные, и от основанного на ней их опыта, до науки, которой так гордится человек как своим специфическим человеческим достижением, дистанция огромного размера — это несомненно.
Было бы неправильно думать, что понимание этого — привилегия только идеалистов. Идеалисты лишь пользовались слабым местом тогдашнего материализма — отсутствием диалектического перехода от памяти к мышлению. Они пользовались этим для того, чтобы там, где «метафизический» материализм неверно видел лишь постепенное непрерывное изменение, лишь простое нарастание сложности, создать, по опровержении этого, такую непроходимую пропасть между памятью и разумом, чтобы разум и наука оторвались от материального мира и чувственного опыта и обратились бы к богу и поповщине.
Но и материалисты XVII-XVIII вв., по крайней мере наиболее талантливые из них, сознавали разницу между основанным на памяти опытом и научным знанием. Как материалисты они разрешали эту проблему без бога и поповщины. Так, Гоббс, проводя разницу между научным и опытным знанием, придает огромное значение для научного познания речи как «самому благородному и одновременно самому полезному приобретению для человека». Хотя речь бывает и источником заблуждений, но в то же время она дает научное значение: «Первый принцип знания — это то, что мы имеем такие-то и такие-то восприятия; второй принцип, — что мы даем такие-то и такие-то названия или имена вещам, которые вызвали наши восприятия; третий принцип, — что мы соединяем эти имена таким образом, чтобы получить верные предложения; четвертый и последний, — что мы соединяем эти предложения таким образом, чтобы они привели к заключению и чтобы верность заключения была очевидна»[ 18 ] .
Даже французский материализм XVIII в., пожалуй, прямолинейней всех связывавший мышление с восприятием и памятью, порой не удовлетворяется этой прямолинейностью. Тот самый Ламеттри, который писал, «что способность ощущать одна производит все интеллектуальные способности, что у человека, как и у животных, она делает все; что, наконец, при помощи нее все объясняется», все же считает недостаточным для приобретения ума одной только способности ощущать: «Основная масса представлений у людей коренится в их взаимном общении». Общение с людьми, и в частности воспитание, — необходимое условие приобретения ума.
Через всю философию XVII-XVIII вв. проходит знаменитый спор рационалистов и эмпириков. Этот спор наталкивал на проблему отношения между памятью и научным мышлением или разумом. Но, не умея применять диалектику к процессу развития познания, философия обычно впадала в дуализм, который тщетно пытались преодолеть. Гоббс писал: «Есть два рода знания: одно — не что иное, как ощущение или знание первичное (original) и воспоминание о нем; другое называется наукой или знанием истины предложений и производится от разума. Но оба вида знания суть опыт: первое является благодаря воздействию на нас внешних предметов; опыт второго рода получается вследствие употребления названий. А так как всякий опыт есть только память, то и всякое знание (в конце концов) является памятью». «Существует знание двух видов: знание фактов и знание следствия одного утверждения на основании другого. Первое — не что иное, как ощущение и память и есть абсолютное знание. Последнее называется наукой, и оно условно»[ 19 ]. Аналогичный дуализм характерен и для рационалистов: стоит вспомнить только «память фактов» и «познание причин» Лейбница. Была лишь иная, противоположная расценка: эмпирическое знание, основанное на памяти, не считалось абсолютным знанием, таковым признавалось лишь познание разумом необходимых и вечных истин. Спор переносился скорее в плоскость сравнительной оценки памяти-опыта и разума-науки, нежели в плоскость преодоления этого дуализма.
Те попытки преодоления, которые делались, были немногочисленными и слабыми. С интересующей нас в данной книге точки зрения суть их можно формулировать примерно так: память присуща и животным, разум и наука — только человеку; значит, для объяснения последних надо искать причину, которая, так сказать, была бы специфична как раз для человека. Идеалисты пользовались этим, чтобы наводнить свои трактаты поповщиной — ссылками на бога, божественное откровение и т. п. Материалисты, как это мы видим на примере Ламеттри, апеллировали к социальному общению, воспитанию и т. п. Но это выглядело скорее как обращение к внешним причинам, нежели как попытка понять внутреннюю связь между памятью и научным мышлением с точки зрения процесса развития познания. Гоббс апеллировал к речи, но это выходило у него скорее не возвышением, подъемом, но падением, ибо ощущение и память у него —
