Затем Винсент ушел. Он не намекнул им, куда направляется, и специально обошел вокруг дома, на тот случай, если бы они вздумали подсматривать. Затем, пройдя обратно по собственным следам, пошел по улице к коттеджу. В окне спальни мерцал свет – настало время блудному сыну вернуться домой.
Теперь он мог дать себе волю, вообразить все. Как она будет выглядеть, когда откроет дверь, как она будет выглядеть, когда он схватит ее халат и сорвет его, как она будет выглядеть, когда…
Он даже забыл о золоте. Ну что ж, деньги не имеют значения. Дьявол с ними, с деньгами. Он их тоже получит, да, но самое важное – не это. Он покажет ей, кто он такой. Она узнает это, прежде чем умрет.
Винсент усмехнулся. Его усмешка стала еще шире, когда он заметил, что свет в спальне замигал и погас. Она собирается ложиться спать на своем золотом ложе. Тем лучше. Теперь ему не придется даже стучать. Он просто взломает замок, взломает очень тихо и застанет ее врасплох.
Но оказалось, что даже в этом не было необходимости. Дверь была не заперта. Винсент очень осторожно вошел, ступая на цыпочках; в окно светила луна, помогая ему найти дорогу, и в горле его снова появился этот комок, но на этот раз не от растерянности. Он прекрасно понимал, что делает и что собирается сделать. Он задыхался от возбуждения: он представлял ее лежащей там, на кровати, обнаженной, на груде золота.
Он видел ее.
Винсент открыл дверь спальни; штора была поднята, и лунный свет падал на кровать, на белое тело, огненные волосы и мерцающее золото, и это было еще лучше, чем он представлял себе, потому что это было настоящее.
Затем ледяные зеленые глаза открылись и уставились на него, как тогда, у двери. Но внезапно что-то переменилось. В зеленых глазах загорелся огонь, и она, улыбаясь, протянула к нему руки. Шизики? Может, и так. Может быть, развлечения с золотом возбудили ее. Это не имело значения. Значение имели лишь ее руки, ее волосы, подобные огненному плащу, и горячие губы, из которых вырывалось тяжелое дыхание. Он знал лишь то, что золото здесь, что она здесь и что он получит и то и другое – сначала женщину, а затем деньги. Он рванул свою одежду и, тяжело дыша, набросился на нее. Она каталась и извивалась, руки его скользили по монетам, а затем ногти его вонзились в грязь. Грязь…
В ее кровати была земля. Он нащупал ее, почувствовал ее запах – и внезапно женщина набросилась на него и прижала к кровати, и он ткнулся лицом в грязь, а она скрутила ему руки за спиной. Он попытался подняться, но она оказалась очень сильной, и ее холодные пальцы плотно сжали его запястья. Он хотел было сесть, но слишком поздно: она ударила его каким-то предметом. Чем-то тяжелым и холодным, она достала это у него из кармана. «Мой собственный пистолет», – мелькнуло у него.
Должно быть, он на минуту потерял сознание, потому что, очнувшись, почувствовал бегущую по щеке струйку и ее язык, слизывающий кровь.
Она усадила его в углу и очень крепко привязала его руки и ноги к ножке кровати. Он не мог пошевелиться. Он знал, что не может, но пытался, одному богу известно, как пытался. В комнате сильно пахло землей. Запах исходил от кровати и от ее тела. Она, обнаженная, облизывала его лицо. И смеялась.
– Ты все-таки пришел, а? – прошептала она. – Ты не мог не прийти, верно? Что ж, ты здесь. Здесь ты и останешься. Будешь у меня вместо домашнего животного. Ты большой, жирный. Ты протянешь долго, очень долго.
Винсент попытался убрать голову. Она снова рассмеялась.
– Все произошло не так, как ты планировал, не правда ли? Я знаю, зачем ты вернулся. За золотом. Золото и землю я привезла с собой, чтобы спать на них, как делала у себя на родине. Я сплю на них целый день, но ночью бодрствую. И я знала, что, когда я проснусь, ты будешь здесь. Никто никогда не найдет нас, не помешает нам. Хорошо, что ты такой сильный. Много ночей пройдет, прежде чем я покончу с тобой.
Винсент обрел дар речи.
– Нет, – прохрипел он. – Я не думал… Ты издеваешься надо мной, ты беженка…
Она опять расхохоталась:
– Да. Я беженка. Но не политическая.
Она убрала язык, и Винсент увидел клыки. Ее длинные белые клыки, сверкающие в лунном свете, приближающиеся к его шее…
Карни и Фромкин, ожидавшие в доме, собирались садиться в «кадиллак».
– Он не появится, точно, – сказал Карни. – Смоемся, пока не началась какая-нибудь заваруха. Что бы он там ни задумал, дело сорвалось. Я понял, что сорвется, сразу, когда увидел его лицо. Он странно выглядел, словно чокнутый.
– Да уж, – согласился Фромкин. – Что-то не в порядке со стариной Винсентом, это точно. Хотел бы я знать, чем он занимался в последнее время.
Примечания
1
Sonova Bech – созвучно выражению «son of the bitch» (сукин сын).
