улыбка озаряла эти Его слова, а Мама погрозила пальцем и прижала палец к Его губам. Из Ее заплаканных глаз изливалась тоже радость, готовая подтвердить слова Сына про Себя, в(стр.454) Его возврат из смерти. Она обняла Его и разрыдалась…
И вот сейчас, защищаясь закрытыми веками от нестерпимого сияния, и слыша голос Царицы Небесной: «Я остаюсь», он испытывал безмернократное превышение той полетной радости, чем в тот день, когда вырвал Его Григорий Ефимович из смерти. Ему казалось, что и вся Россия, там, за дворцовыми стенами, обязательно слышит Ее голос и испытывает то же самое, что и Он. А Он летал на волнах блаженства, удерживаемый от распада из-за преизбытка переполненной блаженством звуковой волной Ее голоса (стр.455).
Сквозь закрытые веки Он видел, что Матерь Божия держит в руках глиняный сосуд, поданный Ей батюшкой Серафимом.
– Я остаюсь из-за того, что в этом сосуде, – услышал Он далее и понял, что Она обращается к Нему.
Во все и во вся всепроникающий звук Ее голоса был строг и печален, печален особой печалью. На Свое всепроникающее слово Она не ждала ответа.
– А в этом сосуде – слезы, слезы твоих родителей, раба Моего Григория, и вот его, – Ее вытянутый перст указывал на распростертого перед Ней плачущего батюшку Серафима, который уже приник к персту губами. – Слезы ко Мне о Доме Моем и домочадцах Моих…
И Он, засыпающий, чувствовал сейчас на Своей остывшей голове знакомые пальцы, пальцы из Царства Небесного, которое оказывается и в самом деле совсем рядом…
А за дворцовыми стенами, отплясав и отпев музыку революции и отпив все, что она налила, на своей похмельной блевотине забывалась тяжким сном отмоленная Россия.
Вышитая О.Т.М.А. над крестом сестры Александры лежала на правом погоне с вензелем «Н» пока еще «командарма ОТМА» барона Штакельберга (до Келлера пока еще не доехали). Сам «командарм», как мог, исхитрялся, чтоб его жесткое плечо хоть чуть-чуть походило на подушку и делал знаки глазами засыпающему штабс-капитану, чтоб подложить на погон его шарф.
Тот махнул рукой:
– Не надо, разбудишь, сон хороший собьешь, гляди, как улыбается…
…А сестра Александра видела перед собой заветный календарный листок, лежащий на ее сердце и тикающие серебряные часы. Сквозь них проступало лицо Государя, и она просила Его, чтобы завтра (уже – сегодня) они бы не остановились и не останавливались больше никогда у этих страшных цифр 15:05 1917. Сквозь все это летел на нее белый пепел. Где-то там, в черной дали, он был черный, ибо там мы сожгли все и получили черный пепел – вид сожженного дома черен. Но на нее летел белый поток.
Сгоревшая бумага, от любви, на ней запечатленной, обращается в белый пепел. Он летел над землей, частички любви от него ее орошали, и над ней огненно стояли слова для всех:
«Держись и помни.
Николай».
