Воробьевских соснах: ну, мол, переночуют и улетят.
– Это с чего ж?
– Уйдут.
– Это с чего ж?
– Так Государь наш сказал. Он слово Царское дал.
Пасечник подошел вплотную к князю и внимательным, въедливым взглядом уперся в его лицо. Князя он знал давно, особо выделял его из всех, с кем сталкивала жизнь. За все время знакомства тот зазря не сказал ни одного слова, а тут такое говорит!
– Думаешь, они от его царского слова... того?
– Не думаю, знаю. Слово при мне сказано. А его слова – результат дела.
'Это ж какого дела, что тьмы вражеские возьмут, да и уйдут? Не для того пришли,' – так безмолвно говорили глаза пасечника. Он и во дворце бывал, пасеки ведь дворцового приказа, знал он, какое дело у Царя. – 'Эх, князь, твоими бы устами...'
А князь сказал в ответ на взгляд пасечника:
– Кабы все мы его дело умели делать, они б, из Крыма выйдя, по воздуху в море улетели, а ты б в Крыму мед качал.
– Эх! – воскликнул пасечник, – Разгружай! – это уже к жене, – А ребятня пусть себе на реке вершами балуется. Скоро уж светать начнет.
И тут послышались детские крики и из прибрежных кустов выскочило трое мальчишек и каждый из них орал:
– Татары, татары!
– Эх, князь! – вскинулся пасечник и заметался между домом и телегами, к которым уже подбежали его сыновья.
Князь вынул саблю и молча стоял, ожидая. В кустах послышалась возня и одинокий голос что-то прокричал на чужом языке. И вдруг раздалось по-русски:
– Здаюс! – и из кустов вышел крымский солдат с поднятыми руками.
Увидав стоящие в лунном свете силуэты, крикнул еще громче:
– Здаюс! – и еще выше поднял руки. И остался на месте.
– Подойди сюда, – сказал по-татарски князь. При Иване Грозном с крымцами он имел дело не раз и язык ихний знал. – Опусти руки и иди сюда, не бойся. Кинжал не бросай, мне отдашь.
Крымец, что-то бормоча по-своему, пошел к князю, но рук не опустил. Жена пасечника спряталась за мужа, а трое мальчишек – за князя.
– Князь, чего он, а? – спросил испуганно пасечник.
– Он говорит, что плоты уплыли. он не успел, а плавать не умеет. Просит не убивать. А почему плоты уплыли? – спросил по-татарски князь.
– Так ваших же туча идет. Пушки стреляют.
– Какие пушки?
– Ваши, какие же еще? Оттуда, – крымец махнул рукой в темноту в сторону Москвы.
И тут на Воробьевской стороне будто взрывом ахнуло многотысячными воплями, конским ржаньем, ляганьем.
– Во! – крымец указал рукой на ту сторону и упал на колени, – Не убивайте!
– Мы пленных не убиваем, – сказал князь и затем, обернувшись к совсем потерявшемуся пасечнику, весело добавил, – Да разгружай ты свое барахло! И впредь не сомневайся в царском слове.
Борис Годунов и начальник Царского приказа, Григорий Годунов сидели на лавке около двери в домашний царский храм. Мрачно молчали. Вошел князь Катырев-Ростовский.
