– Готова поспорить, топор у него такой острый, что волос может перерубить, совсем как в мультиках. И первой полетит твоя голова. – Сунув ему фонарик, она подтолкнула его вперед.
– Тогда закрой за собой дверь, – сказал он. – Не стоит оставлять следы.
Не выпуская из руки палку и слегка пригнувшись, он нерешительно ступил в проход, где обвел фонариком стены. В желтом свете он увидел, что стены и потолок обшиты вагонкой и побелены, а прибитые сверху рейки складываются в узоры из кругов и крестов. Дерево было потертым, грязным и во вмятинах, словно тут полвека вверх-вниз таскали мебель или какие-то механизмы. Потайной ход был неотъемлемой, функциональной частью дома, а не просто прихотью эксцентричного архитектора.
Углы были затянуты паутиной, на ступенях, сбоку, виднелся крысиный помет, а сами ступени были стерты шагами множества ног. Значит, ход был оживленной, торной дорогой. Говард едва не пожалел о полнейшей темноте, в которой он шел тут два дня назад и которая скрывала следы пауков и крыс.
Когда ступени закончились, они пошли по туннелю в скале. С потолка свисали корни, и ярда через три- четыре после последней ступеньки на стенах появились оставленные кайлами отметины: сами стены как будто закрепили брусьями. Но вскоре утоптанная земля под ногами сменилась камнем, и Говарду показалось, что туннель открывается в естественную пещеру – темную, сырую и холодную. Тут и там стены были прочерчены жилами беловатых кристаллов, блестящих и гладких, почти похожих на отвердевший склизкий след улитки. До них доносился приглушенный грохот волн о камни, и через несколько минут в лицо им пахнуло океаном – они свернули за последний уступ, ведущий вокруг темной заводи слева от высокого прилива. Наконец они вышли на солнечный свет, лившийся из отверстия туннеля.
– Не вижу никакого «студебекера», – сказала Сильвия.
– Не так громко, черт побери, – попросил ее Говард.
– А кто нас услышит? Чайки? – Взяв его за руку, она оперлась на нее, глядя в пустой океан. Откуда-то с севера загудела пароходная сирена, этот отдаленный вой донес ветер. – А ты совсем как взведенная пружина, правда?
Он промолчал, но все же кивнул. Правду сказать, происходящее немного напоминало его сны, самое их начало, когда фрагменты были еще туманными и бессвязными, и тем не менее даже во сне он ощущал приближение чего-то значительного. Сильвия, напротив, выглядела посвежевшей и жизнерадостной, ее щеки порозовели от ветра, который растрепал ей волосы.
– Романтично, да? – сказала она. – Люблю пустынные пляжи.
Он кивнул, тоже это чувствуя. Казалось, всегда была какая-то адская спешка: четыре дня подряд вечно отчаянно нужно куда-то попасть, и стрелки все бегут, бегут по кругу. Впрочем, до возвращения мистера Джиммерса у них еще добрых три часа. Времени достаточно.
– Надо было прихватить с собой одеяло и корзинку с провизией.
– Об этом и я думал не далее как полчаса назад. Почему мы их не взяли?
Если не считать их двоих, мир был совершенно пуст. Не было ничего, кроме каменистой бухточки и крохотного пятачка пляжа, укрытого от ветра и глаз людей наверху. За ними поднимались отвесные голые скалы, от которых слабым эхом отдавались крики чаек и рокот волн. Над колышущимся океаном сияло солнце, освещая светло-зеленые волны, рыщущие по рифам, взметающиеся в воздух каскадами пенных брызг.
Сильвия молчала, держала его за руку и, глядя на океан, быть может, ждала, чтобы он сделал первый шаг или заговорил. Ничто не мешало ему поцеловать ее прямо здесь же, вот только внезапно он снова почувствовал себя подростком: сердце в груди трепыхалось, во рту пересохло, а мысли будоражило то, что, возможно, ждет его в бардачке разбитой машины. Испытанная во сне тревога вернулась, и он нервно поглядел на каменистый уступ, отделявший их от «студебекера».
– Сначала дело, – пробормотала Сильвия, и он спросил себя, что же она хотела сказать, что в данный момент в ее мыслях было самым важным.
И все же он ступил на уступ, а она двинулась следом. Скалу они обогнули без труда. И вот на огромном валуне перед ними лежит «студебекер»: перед смят, вокруг колес повисли высохшие на солнце водоросли. Дверцы на сломанных петлях висели нараспашку, стекла в окнах разбиты, капот сорван и покачивается на бампере в корке морской соли. Лобовое стекло – сплошная паутина трещин.
Но стекла сзади оказались целы, и сверкающие солнечные лучи согрели салон. Сильвия перебралась через переднее сиденье, которое упало на приборную доску, и устроилась удобно сзади. Положив палку поперек развороченного мотора, Говард рывком вернул сиденье на место и забрался за руль.
Возле руля – переключатель с круглым набалдашником – в точности, как предсказывал его сон. Набалдашник – шар из белого люсита на подложке из слоновой кости, но сейчас в нем было пусто: ни посланий, ни знаков. При виде твердого пластмассового шара Говард помешкал, задержав руку на кнопке бардачка. И снова на него волной накатило ощущение нереальности происходящего, будто сам мир соткан из сна. Было в этом мгновении что-то мифологическое, словно в любой момент со скалы может спуститься какое-то символическое животное – агнец, козленок или кентавр. А еще было в этом мгновении что-то безвременное, и он оглянулся на Сильвию, которая, откинувшись на спинку, смотрела на него молча.
Он открыл бардачок. Внутри лежал прямоугольник из чеканной меди толщиной в полдюйма. Он достал и осмотрел его внимательно. На самом деле это были два прямоугольника, сжатые вместе, точно книга без переплета. Старинного вида металл был протравлен ярь-медянкой, между пластинами – резиновая прокладка. По углам воткнуты четыре серебряных штырька в форме мечей, скрепляющие две половинки футляра. На верхней пластине – глубокая гравировка, изображавшая вставшего на дыбы дракона и конного рыцаря, который вонзил копье ему в сердце. Ниже шла надпись: «Гильдия святого Георгия».
Говард секунду помешкал, спрашивая себя, как открываются застежки-мечи. Они как будто приржавели к металлу, слились с медными пластинами. Но когда он за них потянул, они вышли на удивление легко, настолько легко, что, наверное, выпали бы, переверни он футляр.
Так же легко разошлись пластины, открывая резиновую прокладку, уложенную внутри в канавку, как сальник. Рисунок свободно лежал на нижней пластине. Листок был такой тонкий, что казался почти прозрачным, и видны были тысячи линий сгибов, словно бумага была такого качества, что ее можно было складывать до бесконечности и ни один сгиб не повредил бы другие. Еще он увидел фигуры, которые помнил по уничтоженной мистером Джиммерсом копии.
– Несвернутый лист оригами, – сказала вдруг на ухо Говарду Сильвия, застав его врасплох, и он едва не уронил рисунок. – Интересно, что это за блеклые пятна? – Сильвия придвинулась поглядеть ему через
