Клаус.
– Та еще работенка, а? – спросил Говард. – За каких-то два месяца переоборудовать дом ужасов в мастерскую Санты?
– Вопрос воображения, проработки деталей. «Господь живет в деталях», – это Миес Ван Дер Роэ сказал. Я однажды записал себе его слова на руке шариковой ручкой. Если надо что-то запомнить, лучше и не придумаешь. Запиши на руке. Или зеркальным способом у себя на лбу.
Говард внезапно заметил фотографию в рамке, которая висела на стене у стола. Поначалу он не мог разобрать, что на ней изображено, так как там слишком много было непривычных силуэтов. Он присмотрелся внимательнее. Это был снимок Уоттс-Тауэрс, которые возводил Сабатино Родиа начиная с приблизительно 1920-го в южной части центра Лос-Анджелеса. Родиа многие годы потратил на строительство башен из старых, найденных по свалкам материалов: арматуры и труб, фаянсовых тарелок и раковин, побрякушек и осколков цветного стекла – пока не воздвиг два высоченных шпиля в стиле мусорной готики. Догадка поразила Говарда, будто камень в затылок.
– Родиа был клейщиком! – сказал он дядюшке Рою. Дядя кивнул, словно это было секретом Полишинеля.
– Он руководствовался интуицией, – сказал он. – И знаешь, чем еще? – Дядя украдкой огляделся по сторонам, точно собирался открыть тайну. – Под каждой из этих башен – по паре «бьюиков» тридцать восьмого года с усиленным кузовом. Приваренные балки. По комплекту шин от грузовика с железными дисками, а ведь привод у «бьюиков» на все колеса. Восьмискоростная коробка передач. Они погребены под мусором, снаружи не увидишь.
Говард поднял взгляд на фотографию.
– Что ты хочешь сказать этим «под»?
– Да ведь башни построены на крышах автомобилей. Моторы готовы заработать. Баки залиты доверху. Однажды ночью, когда погода будет подходящей, ветер будет дуть с востока, а созвездия в небе выстроятся так, как нужно…
Откинувшись на спинку стула, дядюшка Рой сделал большие глаза и помахал правой рукой, чем-то напомнив напомнил Говарду мистера Джиммерса, когда тот распространялся о двухмерных созвездиях – вещах столь же маловероятных, как «бьюики» под башнями. Эти двое, вероятно, из одного клуба выдумщиков.
– Так почему же они построены на машинах? – спросил Говард. – И эта флотилия «бьюиков» однажды уедет? Куда? На север вдоль побережья?
Внезапно расхохотавшись, дядюшка Рой подался вперед и хлопнул Говарда по плечу.
– Что за чушь, правда? Ночью по трассе вдоль побережья! Для племянника у тебя просто чертовское воображение. Слушай, давай я тебе еще пива поставлю. – С этими словами он встал и направился к бару, оставив Говарда недоумевать, какое именно воображение обычно полагается иметь племяннику – такое, что и в подметки бы не годилось дядиному, надо думать. Интересно, сколько тонн способны выдержать несколько старых «бьиков»? Даже усиленных… Он присмотрелся к фотографии внимательнее. Башни казались огромными. Сколько они в высоту? Сто футов? Он не мог различить основания башен, подпертых арочными фермами – многотонные громадины поднимались из-за забора, окружавшего пустырь. Дядя вернулся с двумя полными кружками.
В этот момент открылась дверь, и на пол лег сноп света снаружи. Вошел Горноласка. Один из мужчин у бара поспешно встал и, даже не обернувшись, вышел через задний ход. Другой продолжал клевать носом над своим пивом, держась тише воды ниже травы. Горноласка постоял с минуту, давая глазам привыкнуть к полумраку, потом направился прямо к их столу.
– Мистер Бартон, – довольно весело сказал он.
«Откуда, черт побери, он знает, кто я?» – удивился Говард, а потом сообразил, что Горноласка обращается к дядюшке Рою. Стрижка у Горноласки была само совершенство, словно волосы обработали лазерным скальпелем, и в деловом костюме он явно чувствовал себя комфортно. Говард сразу не поверил его внешности – слишком отточенная, слишком тщательная. В лице, несмотря на улыбку, – ни тени эксцентричности или юмора. За прошедшие годы он изменился, растерял манерность, за которую так держался, когда рисовал андеграундные комиксы, – впрочем, так бывает с любой манерностью. Ты или ее теряешь, или ею проникаешься, а для последнего Горноласка, очевидно, был слишком умен. Собственный успех и избыток ума – вот что, наверное, его переиначило.
Говард заметил, что его дядя вспотел. Вид у него стал нервный, и улыбался он смущенно. Левый глаз у него чуть заметно дернулся, когда он сделал долгий глоток из только что принесенной кружки – выпил едва ли не половину пива за раз.
– Мистер Бартон, – повторил Горноласка.
– Вы ко мне обращаетесь, дружище? – спросил дядюшка Рой. Говард напрягся, зная, что перед ним – еще один кусочек тайны, и она вот-вот будет раскрыта. Дядя притворялся, и Говард спросил себя, а что было бы сказано, не будь его здесь. Внезапно вид у дядюшки Роя стал удивленный, словно он только сейчас узнал Горноласку. – Ну надо же! – Он жестом указал на свободный стул. – Мой добрый друг Горноласка. Что привело вас в такую дыру? Не иначе как прискорбно важное дело.
– Так оно и есть, – ответил Горноласка, глядя на Говарда так, будто спрашивал себя, можно ли говорить о делах в присутствии постороннего.
– Это мой племянник, – сказал дядюшка Рой. – Говард Бартон. Он заместитель куратора музея Гетти. Специалист по восточным артефактам. А сюда приехал на каникулы, для моциона, если вы понимаете, о чем я. Он служил в спецназе в Юго-Восточной Азии. У него полно связей на самом верху.
– Мы, кажется, знакомы, – сказал Горноласка. – Юго-Восточная Азия? Я думал, тебе удалось этого избежать. А теперь ты в Гетти? В высоких кругах, наверное, вращаешься.
Говард снова кивнул.
– Верно. Улаживаю кое-какие конфликты.
– Улаживаешь конфликты? Здесь в лесах?
– Я сейчас в отпуске.
