словно прошел наконец крещение и вступил в братство.
Они с дядюшкой Роем решили утром развеяться и уехали на север рыбачить, но не поймали ничего, кроме водорослей и после полудня вернулись в пустой дом. Тетя Эдита ушла помогать в больнице, поэтому когда дядюшка Рой поехал в гавань встречаться с Беннетом, Говард остался дома клеить переводилки на окна своего грузовичка. Легкомысленно так убить целый час, но это дало ему время подумать, и почему-то наклеивание переводилок показалось ему правильным и странно уместным. Он по уши увяз в безумных затеях, и эта ничем не безумнее других.
Потом он принялся за амбарные доски, очистил добрую половину и поставил стоймя у стены. В шесть пора было встречать Сильвию у вызывавшего столько тревог дома ужасов. Он почти боялся, что этот проект затянет и его. Тетя Эдита, вероятно, добьется его ареста за лепту в неправомочные действия дяди. Но как только его попросят, он ни за что на свете не откажется помочь, даже не выскажется всерьез против проекта.
Наконец он поехал в гавань и нашел старое деревянное ледохранилище. Когда-то оно было выкрашено белым, но на соленом ветру краска поблекла до равномерно серого. На крыше имелась вывеска с надписью: «Лед Снеговика», а ниже подмигивал сам снеговик в цилиндре. Строение ничем не напоминало дом ужасов, может, потому, что слишком много всего вокруг него происходило: носились на велосипедах дети, бродили в поисках рыбных ресторанов туристы, ездили взад-вперед в грузовичках с прицепом рыбаки. Но оно было достаточно ветхим, с обязательными выбитыми стеклами и даже с парой старых стелющихся по земле перечных кустов у крыльца. Когда Говард подъехал, дядюшка Рой трудился вовсю. Говард услышал глухой вой во что-то вгрызавшейся циркулярной пилы. Машина Сильвии была припаркована у входа.
Толкнув скрипучую дверь, Говард оказался в коридоре с безвкусными темно-красными велюровыми обоями. С крюка для люстры свисал в веревочной петле скелет, какие бывают в медучилищах, его связанные проволокой ступни смотрели на потертый кусок восточного ковра. Потолок был высокий, футов двенадцать, наверное, но колени скелета покачивались на уровне глаз, и Говард подавил искушение толкнуть его, просто чтобы послушать, как он заклацает, точно высушенные стручки перца на ветру. В ночь под Хэллоуин это искушение станет непреодолимым.
Коридор открывался в большую просторную комнату с грязным дощатым полом, заваленным всяким сором. Доски в потеках влаги вздулись горбами. Может, в темноте все будет выглядеть лучше? Дядюшка Рой сидел за фанерным столом меж двух высоких окон и вырезал причудливую тыкву. Включенная в сеть циркулярная пила лежала на полу рядом с парой фанерных треугольничков, только что срезанных с углов стола. В воздухе пахло опилками и нагревшимся от трения деревом. Дядюшка Рой соскоблил липкие оранжевые полоски и семечки на гору газет.
– Думаю, нам много таких понадобится, – как раз говорил он, когда вошел Говард. Сильвия еще не успела снять куртку.
– Проклятие! – воскликнул вдруг дядюшка Рой и швырнул нож на фанеру. – Ты только посмотри! Черт! Я все испортил! – Он отстранился и взглядом истинного художника стал рассматривать тыкву, а потом отточенным движением срезал что-то в углу рта своего творения.
– Значит, вы сегодня ездили на рыбалку? – спросила у Говарда Сильвия. – А когда Говард кивнул, сказала: – Это хорошо. Ты слишком испереживался. А ведь у тебя отпуск.
– Верно. Но, честно говоря, чувствую я себя отлично. Отдохнувшим. Единственно, о чем жалею, что не успел вовремя привезти корзинку для пикника. – Осмотрев тыкву дядюшки Роя, он пожал плечами: – А мне кажется, с ней все путем.
– Я ей, черт побери, зубы отрезал, – сказал, покачав головой, дядюшка Рой. – Нож ни на что не годится. Нож должен быть острым. Это первостепенно. А теперь я запорол тыкву.
Схватив нож, он порубил тыкву на части, смахнул все на ковер и стал хлопать лезвием – то одной, то другой стороной о фанеру в неловкой попытке его заточить.
– Рози тебя простила, – сказала Сильвия, засучивая рукава куртки и осматривая выстроившиеся рядами тыквы.
– Возьми вон ту с плоским дном, – посоветовал дядюшка Рой, а Говарду сказал: – Я выменял восемьдесят фунтов тыкв из «Солнечной ягоды» на пару коробок кожаных обрезков, которые получил от одного приятеля, он мастерит протезы. И их тоже он мне дал. – Перегнувшись через стол, он показал на две резиновые руки, которые выглядели на удивление реалистичными, совсем как живые, вот только грязные, точно десять – пятнадцать лет пролежали где-то в ожидании своего часа. Смахнув руки в картонную коробку с париками и старой одеждой, дядюшка Рой поинтересовался: – Джиммерс не давал о себе знать, а?
– Нет, – ответил Говард. – Правда, большую часть времени я был на улице, и пила работала. А тетя Эдита ушла в больницу.
– У нее есть значок «За пять тысяч часов добровольной работы», – сказала Сильвия.
– И правильно, – с гордостью добавил дядюшка Рой. – Она пяти женщин стоит, помяни мое слово. Ты уверен, что Джиммерс не звонил? А ведь мог бы. Я-то думал, что вчерашняя трепка научила его уму- разуму.
– Не-а.
Дядюшка Рой, играя ножом, отколупал тонкую щепку с фанеры.
– Сегодня угнали грузовик Беннета. Не далее как в полдень.
– Грузовую платформу?! – удивился Говард. – Зачем? Дядюшка Рой покачал головой.
– В шутку, наверное. А стоит за этим миссис Лейми.
– Миссис Лейми угнала грузовик Беннета?
– Приказала кому-нибудь. Голову даю на отсечение. Это в отместку за то, что мы посадили на крышу Шалтай-Болтая. А грузовик Беннет теперь найдет сброшенным со скалы где-нибудь к югу. – Дядюшка Рой вздохнул. – Бедняга. Он же все деньги из Вегаса в него вложил. Пришлось ведь еще всякую всячину докупать.
– И конечно, вы полицию не вызвали? – даже не спросил, а скорее констатировал Говард.
Дядюшка Рой покачал головой:
