ее второй раз… и второй раз мне приходится выручать ее. В третий раз меня может не оказаться рядом. Не знаю, почему я это делаю. Если кто-нибудь способен меня понять, то это ты. Я забочусь о Валерии и охраняю ее ради той, другой. Далекой и недоступной. Только она мне нужна. Мне плевать, что нас разделяет смерть. Нет ничего невозможного в этом мире! Мы сами строим свои клетки. А я с рождения ненавижу неволю. Наверное, именно это объединяет нас с тобой крепче, чем кровные узы. Что ты об этом думаешь, брат?
– Я думаю, что ты прав. Пусть она спит. Можешь оставить ее здесь и ни о чем не волноваться. Пойдем обедать.
Они спустились в гостиную. Вера Львовна, мама Никиты, принесла чудесные персики, и они сияли розовыми боками на мельхиоровом блюде. Друзья отдали должное вину, жаркому из телятины и вышли на веранду отдохнуть перед чаем. У Никиты в жизни не было такого прекрасного аппетита.
– Как мне хорошо у вас! – сказал Вадим.
Он тоже испытывал душевный подъем, совершенно ему не свойственный. Жизнь казалась не такой уж жестокой.
– Мальчики, чай остынет… – позвала их из гостиной Вера Львовна.
Пирог с вишнями оказался выше всяких похвал, и Никита пожалел, что Валерия не попробует его горячим. После десерта сели играть в карты на мелкие деньги, – бабушка выиграла больше всех и была счастлива. Вера Львовна принесла пепельницу и милостиво разрешила мужчинам курить. Все чувствовали умиротворение и довольство, любовь друг к другу, к этому уютному и гостеприимному дому, умытому дождем саду, глядящему в открытые окна гостиной, запаху флоксов, звукам фортепиано, на котором Вера Львовна играла вальс «На сопках Манчжурии»…
На дом и сад опустились прозрачные сумерки. В гостиной бабушка зажгла свечи – так здесь было принято. Свеча – символ ожидания и домашнего очага. Где-то обязательно должен светить огонек, к которому стремится усталое сердце и где тебя любят не за что-то, а просто так…
Возвращаясь по темному шоссе в Москву, Вадим не жалел, что отвез женщину к Никите. Он был исключительно осторожен и знал, что там ее никто не найдет. В ближайшее время. Возможно, она захочет рассказать, почему ее хотят убить…
ГЛАВА 34
Ночью Вадиму снилась Евлалия, немного печальная. Как будто она пела романс – что-то про безумства, бессонницу и «беспощадную руку времени». Вера Львовна, мама Никиты, аккомпанировала ей на рояле, в окна врывался запах мокрой сирени, а потом ветер задул свечу на столе, покрытом красной бархатной скатертью…
О, эти стыдливо опущенные глаза, которые вспыхивают из-под ресниц порочным огнем! Эта двойственность сводила его с ума, заставляла сердце то стремительно падать вниз, то взмывать вверх, к горлу, перехватывая дыхание сладостной судорогой. Такова была она, Евлалия, с нежным профилем гимназистки и бесстыдной улыбкой куртизанки…
Утром он едва встал. И сразу почувствовал первые признаки приближающегося приступа головной боли. Чтобы не дать этому зайти слишком далеко, он оделся и вышел из дому. Ходьба действовала на него благоприятно.
Успокоившись и сбросив напряжение ночи, Вадим ощутил, как боль из висков и затылка уходит, рассеивается. Может, сходить на Арбат? Давно он просто не прогуливался по московским улицам. Его радовали матрешки в расписных платках, лакированные шкатулки, золотисто-красная хохлома. Художники продавали свои картины, музыканты играли свою музыку…
Киллер – а это был он – неторопливо шагал по шумному Арбату. Останавливался у импровизированных витрин с полотнами непризнанных живописцев. Его взгляд скользил по выставленным на продажу картинам, возле которых изнемогал от скуки тощий парень в нелепой жилетке и тонких мятых шароварах. На одной из картин янтарно светилось обнаженное тело женщины, – она сидела, подвернув под себя ногу с гладкой округлой коленкой. Киллер так и впился глазами в ее лицо. Ее руки, с ленивым изяществом вытянутые вверх, были унизаны золотыми браслетами. Полуопущенные веки точно такие, от которых он вздрагивал во сне… Это она, Евлалия! Ее черные волосы – только не собранные в косу, а распущенные, – золотой обруч на лбу, пухлые губы, искривленные усмешкой блудницы. Тело мягко светится на фоне алой драпировки, золотые лианы в завитках и листьях так и льнут к нему, изгибаясь, словно в истоме. В ладонях женщины – крупный зрелый виноград, полный сладкого сока. Золото и кровь, желтое и красное… Совершенное тело, черные змеи волос вьются по плечам, пленительные очи и горящее в них вожделение…
Вверху картины – два мужских лица выступают из вязкого темного фона: белое и смуглое, смотрят в разные стороны…
– Бери, классная вещь! У тебя хороший вкус, – тощий продавец явно льстил Вадиму в надежде продать картину. – Отдам недорого. Надоело торчать здесь.
– Как она называется?
– «Искушение». Отличная работа. Так берешь или нет?
Киллер пришел в смятение, – лицо Евлалии на полотне лишало его спокойствия и рассудительности. Он, словно пьяный, взглянул мутно на продавца, спросил охрипшим голосом:
– Твоя картина?
Тот с согласной радостью закивал головой.
– Моя!
– Отойдем?
– Ладно…
Продавец решил, что парню неудобно торговаться при всех. Может, у него денег не хватает?
– Пусик, ты присмотри тут, – обратился он к соседу, торгующему пейзажами в стиле Шишкина. – Я на минутку.
Пусик, которым оказался дюжий пузатый мужик с бородой и длинными, почти до подбородка, баками, обещал проследить за товаром.
Вадим стремительно оттеснил тощего в проходной двор и, с трудом сохраняя остатки выдержки, прижал его к стене.
– Где женщина, с которой ты писал портрет?
– Что? – испуганно пискнул продавец, чувствуя неладное. Он вытаращил глаза и сделал бесплодную попытку выскользнуть. – Что тебе надо? Картину? Ладно, бери. Черт с тобой! Без денег бери…
Киллер легонько стукнул его по шее.
– Ты не ответил на мой вопрос!
– Какой вопрос? Чего ты привязался? – у продавца зубы начали выбивать мелкую дробь.
– Где женщина? Отвечай, пока у меня не лопнуло терпение!
– Откуда я знаю? Я отдаю тебе вещь, раз она тебе понравилась, и все. Я только продавец. Понимаешь? Я не пишу картины, я их продаю.
– Хорошо. Допустим. Но это – подлинник?
Тощий решил, что такого бешеного покупателя лучше не обманывать. Он опустил глаза и забормотал:
– Нет. Если бы это был подлинник, он бы знаешь, сколько стоил? Это копия. Но хорошая, очень хорошая. Ее классный художник делал. Настоящий мастер.
– Кто?
– Гера. Он любит копии делать, а я их продаю. Не будет же он сам тут стоять!
– Что за Гера?
– Я его фамилию не спрашивал, Гера и Гера. Его все так зовут.
– Как его найти?
– Я тебе адрес скажу…
Никита и Валерия знакомились друг с другом. Он рассказывал ей о своей работе, о книгах, увлечениях. Показывал огромные географические карты, потертые на сгибах, столько раз они раскладывались и складывались.
– Я совершил десятки кругосветных путешествий… мысленно…
– В самом деле? – Валерии было интересно его слушать.
– Я проплыл по Индийскому океану… пересек Арктику, повторил путь Колумба, Магеллана, Марко Поло, бороздил джунгли вместе с воинами Кортеса… и все это – не выходя из комнаты. – Никита рассмеялся. – Вы мне верите?
– Не знаю почему, но верю.
– Я могу вам поведать все подробности этих увлекательных путешествий. Кортес вез из Мексики отобранные святыни ацтеков – пять изумрудов, выточенных в форме розы, рожка, колокольчика, рыбы и чаши. Жаль, что при кораблекрушении они утонули. Я почти нашел место гибели кораблей. Может быть, продать кому-нибудь этот подводный клад?
– Наверное, это очень красиво – изумруд в виде розы… или рыбки.
Валерия печально улыбнулась. Разговор о драгоценностях напомнил ей рубиновую серьгу.
– Вы знаете старинное название изумруда?
– Нет. Вообще-то я очень люблю украшения. Это моя слабость. Или тайная страсть… – она рассмеялась. – Но я не много о них знаю.
– А я большой знаток, – пошутил Никита. – Не раз видел содержимое сокровищниц раджей или султанов. Как вы думаете, я их охранял или грабил? Второе интереснее. Изумруд тогда называли смарагдом. Красиво, да?
– Вы авантюрист?
– Есть немного.
Никита подъехал к шкафу с множеством выдвижных ящичков и открыл один из них.
– Нравится? – он подал Валерии золотое кольцо с продолговатым зеленым камушком. – «Это кольцо со смарагдом ты носи постоянно, возлюбленная, потому что смарагд – любимый камень Соломона, царя Израильского…»
Валерия растерялась. Она взяла кольцо, не зная, что с ним делать. Слова Никиты были ей приятны, они взволновали ее. Как странно: Евгению ни разу не удалось вызвать у нее чувство, что она – женщина, достойная поклонения. Хотя он много раз говорил ей это.
– Куприн? – она назвала автора, у которого встречала подобную фразу, чтобы заполнить неловкую паузу.
– «Суламифь», – подтвердил Никита.
Валерия держала в руке кольцо, и ей хотелось примерить его на палец.
– Примерьте, – угадал ее желание Никита. – Вам пойдет зеленый цвет.
– Как вы догадались? Мне и в самом деле хочется надеть его!
– Это перстень моей бабушки. Я знал, что рано или поздно появится женщина, достойная носить его.
Валерия смутилась. Она вовсе не хотела, чтобы он придавал их отношениям какой-то иной смысл, кроме того, что им хорошо и приятно быть вместе. Она устала от хитросплетений и сложностей.
– Знаете, Никита, –
