всегда такая была.
— Я, может, не хочу уши протыкать.
— Девчонкам нравится, когда у парней ссрежки. К тому же я тебя тоже хорошо знаю. Ты на самом деле любишь подчиняться.
— В девять лет, может, и любил.
Но я все равно пошел в коридор и принес льда в ведерке для шампанского.
Лила прямо на пол стряхнула с тумбочки стопку дисков, нижнее белье, какие-то бумажки, уселась сверху и сказала театральным шепотом:
— Иди сюда. Надо накалить булавку. Вот так. смотри.
Чиркнула спичкой. Глаза у нее сияли.
— Как кончик почернеет — значит, стерилизовалась.
Я послушно убрал растрепанные волосы и склонил голову. Покорная жертва. От прикосновения льда мороз пошел по коже. Лила сжала меня коленками.
— Не шевелись.
И дотронулась холодными пальцами до уха. Талая вода стекала у нее по запястью, капала с локтя. Мы тихо ждали, словно следуя какому-то ритуалу. Через минуту она убрала лед и воткнула булавку, медленно- медленно.
— Ой!
В последний момент я дернулся. Лила засмеялась:
— Кассель! У тебя булавка торчит.
— Больно!
Возглас получился удивленный. Но не только от боли. Все чувства смешались — я ощущал прикосновение ее бедра.
— Можешь мне тоже сделать больно.
И резко нажала. Я судорожно вздохнул. Она слезла с тумбочки и потянулась за новым кубиком льда. Глаза по-прежнему сверкали.
— Теперь ты. Только надо сильно надавить, чтобы проколоть хрящ.
Я нагрел булавку и воткнул ей прямо над сережкой. Лила закусила губу, у нее на глазах выступили слезы, но она не кричала, только вцепилась изо всех сил мне в штаны. Кончик чуть-чуть погнулся, и я испугался, что не смогу проткнуть насквозь.
Но вот он — щелк — и вышел с другой стороны. Лила судорожно вздохнула, и я аккуратно застегнул булавку. Странное получилось украшение.
Она смочила ватный тампон водкой, стерла кровь и трясущимися руками налила нам по рюмке.
— С днем рождения.
Из коридора донесся звук шагов, но Лила, будто ничего не замечая, наклонилась вперед и горячим, как утюг, языком дотронулась до моего уха. Я вздрогнул от неожиданности. Ошалело смотрел на нее, поверить не мог, что все это наяву. Она высунула язык, на нем алела капелька моей крови.
Тут дверь открылась, и вошла ее мамаша. Хмыкнула раздраженно, но Лила и бровью не повела.
— Что здесь происходит? Тебе уже вниз пора.
— А я опоздаю, это так стильно.
Уголки губ приподнялись в недоброй ухмылке.
— Вы пили?
Захарова смотрела на меня как на пустое место.
— Вон.
Я протиснулся мимо нее и вышел.
На вечеринку в итоге опоздал. Праздник был в разгаре. Я чувствовал себя не в своей тарелке: никого там не знал. Ухо пульсировало. От переизбытка чувств дурачился перед ее друзьями как идиот, разошелся так, что какой-то парень — ее одноклассник — дал мне по морде в туалете. Толкнул его, он ударился головой о раковину.
А на следующий день Баррон сказал, что Лила теперь — его девушка. Они об этом договорились, как раз когда меня выставили из гостиницы.
GPS выводит меня к новому обиталищу Баррона. Тротуар весь в трещинах, в нескольких домах окна заколочены досками. У брата тоже одно стекло разбито и кое-как заклеено скотчем, вместо занавесок — газета. Стучусь. Под пальцами крошится краска, дверь никуда не годная.
Стучусь, выжидаю, стучусь опять. Мотоцикла поблизости нет. Свет не горит.
Два замка. Легче легкого. Просовываю в щель водительские права и открываю первый. Со вторым придется повозиться. Достаю из багажника кусок проволоки, сую в скважину. Надо хорошенько пошевелить, чтобы сработало. Слава богу, он не обзавелся приличным запором. Поворачиваю ручку, подбираю права и вхожу.
Я вообще туда вломился? Гладкая столешница и кухонные шкафы облеплены записками: «В блокноте — все, что ты забыл», «Ключи на крючке», «Счета оплачивай наличкой», «Ты Баррон Шарп», «Мобильник в куртке». На раковине — открытый пакет с прокисшим молоком, в нем плавает мусор и пепел от сигареты. Стопки нераспечатанных счетов — в основном по студенческому займу.
«Ты Баррон Шарп». Ясненько.
Посреди кухни — карточный стол, заваленный картонными папками для бумаг. Сверху ноутбук. Сажусь и просматриваю бумаги — мамина апелляция. Пестреют ярко-красные пометки. Так вот почему Баррон бросил колледж? Сам ведет дело? Кто его знает. Не очень-то убедительно.
На большом блокноте значится: «Февраль — апрель». Опять суд? Нет, больше похоже на дневник. На каждой странице — дата, потом подробный перечень: что ел, с кем говорил, как себя чувствовал. В довершение список того, что необходимо запомнить. Сегодня, например:
На завтрак — белковый коктейль. Пробежка.
С утра чувствовал легкую апатию и боль в мышцах.
Надел светло-зеленую рубашку, широкие черные штаны, черные ботинки („Prada“).
Мама опять жаловалась на сокамерниц. Рассказывала, как без нас плохо. Боится, что мы вышли из- под контроля. Сыновья выросли, хорошо бы она это поняла. Но вряд ли. Суд уже скоро, что будем делать, когда она вернется домой?
Говорит: соблазнила какого-то миллионера, очень на него рассчитывает. Послал ей газетные заметки про него. Боюсь, снова впутается в неприятности. Этот малый наверняка что-то подозревает. А если и нет, то скоро начнет. Надо бы поостеречься после освобождения. Но разве ее убедишь? Сомневаюсь.
Не помню своих одноклассников из старшей средней школы. Столкнулся с кем-то на улице и не узнал. Наврал, что брат-близнец Баррона и учился в другом месте. Надо просмотреть выпускной альбом.
Филип нудит, как всегда. Делает вид, что готов, но я-то знаю, что он прикидывается. Не просто слабоволие, но такая особая романтическая дурь — хочет верить, что им манипулируют. Нет чтобы признаться: он жаждет власти. Достал уже. Но Антон доверяет ему, а не мне. Зато Антон уверен: я сделаю, что задумал. В отличие от Филипа.
Может, когда получим деньги, сможем контролировать маму? Хотя бы недолго. Когда все закончится, Антон будет нам должен по гроб жизни».
Больше про сегодня ничего не написано. Просматриваю прошлую неделю — отдельные подробности, обрывки диалогов, ощущения — он как будто боится все забыть. Опасливо открываю ноутбук. Там еще какая-нибудь безумная чертовщина? Компьютер выходит из спящего режима, в браузере ролик с YouTube — моя прогулка по крыше.
Снимали мобильником, поэтому качество отвратное. Я похож на бесформенное белое пятно. Но все равно передергиваюсь, когда расплывающаяся фигурка теряет равновесие. Кто-то выкрикивает: «Прыгай!», камера смещается, переходит на толпу. И тут я вижу ее: под кустом сидит и вылизывается белая кошка. Та
