— Чтобы проверить и само место крушения, и окрестности. Улик не будет.
— Ага, куда бы ее ни утащило. Если мы вообще сможем найти то место.
— И мы ничего не можем рассказать прессе, — вздыхает Микки. — Иначе мистер Смит вернется из Вашингтона.
— И другим копам. И присяжным. Все ради великого блага, что бы это ни значило.
— Вот ведь черт! — злится Микки.
— Но в сделке с Данном, — задумчиво добавляет Воорт, — ничего не говорилось о разговорах с людьми, которые уже знают, чем занимался Стоун.
Микки требуется секунда, чтобы понять, но потом Воорт слышит долгий вздох.
— Да уж, его инвесторы были бы в бешенстве, — говорит Микки. — Н-да. Оч-чень недовольны. Эти типчики просто взбесились бы, если бы знали, что Стоун докладывал обо всех их делах в министерство финансов. Я бы не хотел, чтобы они рассердились на меня.
— Не то чтобы я что-то такое сделал, — говорит Воорт. — Хотя Стоун и рассказал мне, где они, во что вложились. Где спрятал все их деньги.
— Что мы за люди? — вздыхает Микки. — Животные?
— Не мы, — отзывается Воорт. — Не-а.
— Я, конечно, надеюсь, что никто им не позвонит.
— Камилла уехала, Микки.
— Так сделай что-нибудь, кретин, — говорит Микки.
Жаркой августовской ночью отец и сын сидят на крыше и смотрят на город. Снизу доносятся звуки жизни, борьбы, удовольствий, сомнений. В небе пролетают самолеты, и, кажется, до звезд можно достать рукой. Освещенные окна раскрывают панораму городской жизни. Вот одинокая женщина с завистью смотрит на улицу, словно надеясь впитать жизни незнакомых людей. Вот обнимается счастливая пара — портрет в рамке из дерева и стекла. Вот выглядывает кошка, полная кошачьих страхов и тайн. Вот телескоп в окне. Хозяин куда-то ушел.
— Папа, а когда тебе в жизни было страшнее всего?
Бывают драгоценные моменты для сына и отца. Мальчик смотрит на мужчину, его переполняет любопытство. Да возможно ли вообще такое, чтобы папе было страшно? Конрад ждет рассказа о перестрелке или погоне или о тех временах, о которых вчера вечером говорили в столовой Вим и Брейн (они думали, что мальчик спит)… о грабителе ночных магазинов, который много лет назад пырнул папу ножом по руке.
— Нетрудно вспомнить, — отвечает Билл. — Страшнее всего мне было… когда я собирался просить твою маму стать моей женой.
— Ты хочешь сказать, что не знал, согласится ли она?
— Она казалась такой ветреной. Я всю ночь не спал — репетировал. Я знал, что она любит меня. Но сделает ли она следующий шаг, скажет ли, что проведет целую жизнь со мной… да, дружок, мне было очень страшно.
И много лет спустя, в такси, везущем его на встречу с Камиллой, Воорт вспоминает ночь на крыше и тот разговор так, как не вспоминал никогда прежде.
Ощущение потери нахлынуло, как волна…
Воорт просит таксиста остановиться за два квартала от места свидания. Еще рано. Он вдруг понимает, что впервые за несколько недель идет на свидание с Камиллой. Шагая мимо групп туристов и отдыхающих, он все еще не знает, что собирается сказать. Волю, когда она понадобилась, затянуло в какую-то черную дыру.
Он сворачивает за угол. Ресторан находится на узкой улочке, высматривать адрес не нужно, потому что Камилла стоит на улице.
«Ждет меня. Тоже пришла раньше».
— Привет, Воорт.
Такое впечатление, что ей не хочется заходить. Не спрашивая, он видит, что она не хочет делать того, что запланировала в ресторане. Не хочет быть вежливой, связанной обстановкой: креслом и столиком, бокалом вина, меню, официантом, который будет ходить туда-сюда, пока два человека смотрят на что угодно, кроме друг друга.
— Прекрасно выглядишь, — говорит Воорт.
— Спасибо.
Гнев схлынул, холодность сменилась усталостью. Взгляд нежен, словно она уже смотрит на старые фотографии. И это выражение: страсть, истаявшая до нежности, — пугает Воорта больше всего.
Воорт берет ее руку в свою, и Камилла охотно подчиняется, позволяет ему повернуть на запад, куда она, вероятно, и сама хотела бы пойти, — к реке и к прошлому.
— Это не действует, Воорт.
Сердце словно куда-то проваливается, ток крови замедляется. В желудке что-то болезненно сжимается.
— Я на время сняла квартиру в Трибека, — говорит Камилла. — На новой работе у меня будет удлиненный рабочий день.
Будто она уехала из его дома из-за новой работы.
— Я хочу объясниться, Камилла.
— Да ладно. Люди меняются. Ты. Я. Иногда мне кажется, что проблемы возникают не из-за самих перемен, а из-за отказа признать, что ты уже не прежний.
— Мне хотелось бы, чтобы ты передумала.
Голос Воорта, кажется, идет откуда-то изнутри, с трудом протискивается сквозь гортань. Словам, рвущимся наружу, приходится рассекать сухожилия и кости. Он не знает, можно ли что-то исправить. Не знает, захочет ли она действительно услышать то, что он скажет. Не знает, имеет ли это хоть какое-то значение. Знает только, что слишком долго вел себя как эгоист.
Хотя, как бы ни сложилось у них с Камиллой, Воорт понимает, что есть только один-единственный способ изгнать Бока.
— Камилла, — говорит он, — мне надо кое-что тебе рассказать. О том, что произошло. Ты должна это знать.
Пауза. Спокойное лицо.
И слова: «Хорошо. Я слушаю».
Примечания
1
Маллон, Мэри (1870? — 1938) — работая во многих американских семьях, заразила брюшным тифом более 50 человек, из которых трое умерли. Была бациллоносителем, однако сама обладала иммунитетом к болезни. В 1907–1910 и в 1914–1938 годах принудительно содержалась в изоляции в больницах Нью-Йорка.
2
В американской юриспруденции — условное обозначение мужчины, чье имя неизвестно или не оглашается.
3
Милый
4
Адрес Управления полиции Нью-Йорка.
5
Общественная организация, ставящая целью помочь своим членам добровольно избавиться от пристрастия к азартным играм (аналогично «Анонимным алкоголикам»
6
Фонд по управлению ценными бумагами с высокой степенью риска
