— Постыдно и заниматься таким народом!
— А лучше разве сочинять разных, вы извините меня… ванек-встанек да награждать их добродетелями и цивическими чувствами?
— Ах, полноте, — чуть не со слезами на глазах вскричала Елена Ильинишна, — это недостойно вас, Лука Иванович!.. Если и можно наблюдать в салоне моей кузины, то разве затем, чтобы бичевать…
— Да оставьте вы, Елена Ильинишна, высокий слог! Бичевать!..
— Да, бичевать!..
— Так что ж вы кузину вашу не бичуете?
— Не думайте, что я скрываю от нее мой взгляд… мои принципы! Я ни перед кем не умею и не желаю унижаться. Она очень хорошо знает, как я смотрю на ее жизнь.
— Только ваша проповедь, должно быть, как об стену горох?
— Разумеется!
— А кто в этом виноват?
— Кто?
— Видимо дело — вы!
— Я? это прекрасно!..
—
— А как же вы сами…
— Ведь да? И ваши речи, кроме раздражения или тоски, ничего вызвать не могут в такой женщине, как ваша кузина. С такими малыми детьми нужна другая метода, уж коли действительно желаешь направить их как следует, или, лучше сказать, как гувернеру хочется.
— Предоставляю это вам, Лука Иваныч!
— Да полноте нервничать, Елена Ильинишна, — остановил ее Лука Иванович добродушным звуком и протянул руку, — из-за чего нам с вами пикироваться!.. Дело простое: если вы любите хоть немножко вашу кузину и считаете ее способной на что-нибудь порядочное, так и сумеете повлиять на нее в хорошую сторону.
Выражение лица Елены Ильинишны стало иное; она опустила глаза и заметно успокоилась, ответив на рукопожатие своего собеседника.
— Может быть, вы правы, — начала она гораздо проще и искреннее, — у Юлии, в сущности, есть и доброта, и даже честность в натуре… может быть, мои проповеди были действительно бестактны, неумелы. Я не хотела бы считать ее совершенно безнадежной. Ну, что ж! Вот вы — такой свежий человек, с широкими взглядами… наконец, вы мужчина, у вас и манера будет мужская, а это много значит. Возьмите в руки Юлию.
— Я? — вскрикнул Лука Иванович и рассмеялся.
— Ну да, вы, Лука Иваныч! Только не увлекайтесь очень… тогда все пропало. Быть может, уже поздно? — спросила она с ударением.
— Вы опять начинаете язвить?
— Нет; но ведь мужчине, даже самому серьезному, трудно отдать себе отчет в том, — очень он увлечен в известную минуту или нет. Разве это не правда?
— Вам лучше знать, вы романы сочиняете.
— Не сочиняю ничего, ничего, а только пишу. Хотите, заключим такой договор: как только я замечу, что вы теряете самообладание, я должна вас предупредить — хотите?
— Нет, уж избавьте от такой миссии! — живо заговорил Лука Иванович. — Где нам брать на себя перерождать женщин вроде вашей кузины! Мы ведь замухрышки!
— Как?
— Замухрышки!
— Унижение паче гордости!
— Нисколько. Такая личность, как ваша кузина, коли захочет, разом проглотит нашего брата.
— Если он ею увлечется — пожалуй.
— А станет он сохранять свою независимость, так и отойдет, не солоно хлебнувши, поверьте мне.
— Но вы себе противоречите, Лука Иванович. Вы сейчас же говорили, что возможно хорошо повлиять на Юлию, если взяться за это с уменьем. Ведь вы это говорили?
— Тоже повторю я и теперь. Вероятность есть, особливо, коли натура у ней и добрая, и честная; но опять-таки надо действовать не с преднамерением, не считая себя гувернером, а так, исподволь, при всяком удобном случае. А для этого надо съесть вместе куль соли, жить в одной квартире, вот как вы с кузиной, видаться по целым дням.
— Нет, я не согласна с этим взглядом! Напротив, надо появляться только в известные минуты, всего чаще неожиданно, стоять в стороне и приносить с собой другой воздух, действовать контрастами.
— Батюшки, да мы с вами точно в педагогическом обществе рефераты читаем!
— Дайте мне докончить, Лука Иванович. Мы с вами не светские марионетки, мы умеем говорить серьезноnи искренно… а то иначе это выходило бы одно злоязычие. Если мы заговорили о кузине с участием, надо же прийти к какому-нибудь выводу.
— Вывод один; не бросайте ее, толцыте и отверзится вам!
— Хорошо; но я одна не могу, я беру вас в помощники.
— Увольте!
— Значит, вы боитесь; значит, увлечение началось!..
И Елена Ильинишна вся передернулась, захихикав маленьким нервным смехом.
— Не знаю! — все еще шутливо ответил Лука Иванович.
— Но тогда вам надо бежать из этой квартиры. А то вы меня же будете потом проклинать за мое приглашение.
— Какие страхи, Елена Ильинишна! Зачем вдаваться в такую трагедию? Просто будем жить, пока живется; я вот нахожу, что очень уже засиделся в своей конуре — надо и промяться немного, поглядеть на живых людей.
— Это — не жизнь, это — мертвечина!
— Вот вы как сильно! до мертвечины еще далеко; а знаете ли… курьезно!
— Вы, стало быть, не боитесь, и я хоть и мельком, но часто буду видеть вас здесь?
— Как случится; труса праздновать — зачем же, Елена Ильинишна. Вы будете последовательны: приглашали меня сейчас в специальные воспитатели, а теперь пугаете, да еще как!.. Уж если будет для меня смертельная опасность, схватите меня тогда за руку: у вас душа добрая, я знаю.
— Смотрите, Лука Иваныч! — искренней нотой вздохнула она и смолкла.
— Я уж на вас полагаюсь! — со смехом вскричал Лука Иванович, но смех его тотчас же оборвался.
XX
— Барыня просит вас пожаловать в гостиную.
Эти слова горничной прервали их беседу.
— Кого? — спросила с прежней тревогой Елена Ильинишна.
— Их-с, — указала горничная головой на Луку Ивановича.
— Идите, идите! — шутливым шепотом проговорила Елена Ильинишна.
— А вы? — точно струсив, откликнулся он.
— Я пойду к себе. Если вы обо мне вспомните уходя — зайдите; вы еще не заглядывали в мою каморку.
— Так до свидания, Елена Ильинишна; только, право, вы меня очень напугали.
— Смейтесь, смейтесь! — раздалось ему вслед.
