После обеда. — Вторник
Домбрович говорит мне сегодня, когда я у него была в Толмазовом переулке:
— Вот теперь, голубчик мой, с тобой можно говорить на человеческом языке. Ты стала женщина — как следует: умеешь нравиться, умеешь одеваться, умеешь жить, умеешь любить.
— И срывать цветы удовольствия? — спросила я.
— Да. Я тебя могу перевести во второй, высший класс. Теперь, что бы я тебе ни сказал, ты уже не станешь ни обижаться, ни огорчаться, ни пугаться.
— Особливо после чтения твоих classiques! — сказала я.
— Вот скоро пост. Пляс прекратится. Ты будешь скучать. Мы можем, правда, участить наши tкte- à-tкte по вечерам; но я рискую надоесть тебе.
— Без глупостей!
— Конечно, друг мой, просто приедимся!
— Что ж мы придумаем?
— А вот видишь ли, голубчик. Мы с тобой довольно разбирали барынь, а ведь я тебе еще не рассказал самую-то подноготную о некоторых. Как тебе нравится Варкулова?
— Не глупа. Trop prude.[171]
— Ты находишь?
— Да помилуй! Разве я не знаю? Про нее Поль Поганцев выдумал, что она вместо
— Ну, а баронесса Шпис?
— Так себе немка, из той же породы.
— Т. е. из какой?
— Из добродетельных.
— Ну, а Додо Рыбинская?
— Эта возится только с детьми да с супругом своим, большим идиотом.
— Вот видишь, друг мой, какая ты невинная!
— Почему?
— Эти три женщины ведут себя так, что иголочки не подточишь.
— Что ж тут мудреного, — перебила я. — Какая же мудрость нянчить детей, скромничать и любить дурака мужа?
— В том-то и дело, что они преспокойно срывают себе цветы удовольствия…
— Не может быть!
— Выслушай меня. Ты знаешь, что я уж олицетворенная осторожность. Я не дам тебе сделать ни одного рискованного шага. Значит, то, что я тебе предложу, не должно тебя пугать.
— Да говори же, полно меня томить!..
— Есть у меня два-три приятеля, ты их знаешь…
— Кто, кто такой?
— Ну, во-первых, граф Александр Александрович, потом Шварц, Сергей Володской, ребята все со вкусом, с жаргоном и, главное, с умением жить. Вот мы и хотели бы собираться, хоть раз в неделю…
— Как? У меня? Привози их хоть завтра же…
— Погоди. У тебя это было бы слишком пресно. Одних мужчин нельзя; с барынями выйдет глупый soirée causante… Это вовсе не то, что ты думаешь.
— Так что же? Ты меня водишь, точно со сказкой про белого бычка.
— Совсем не то-с, сударыня (он иногда меня так называет: передразнивает Гелиотропова), ты все хотела иметь удобное убежище. Вот у нас и будет такое убежище с очень милым обществом.
— Что ты тут мелешь!
— Мы будем собираться в величайшей тайне в квартире Сергея Володского.
— Я все-таки не понимаю, зачем нам твои приятели?
— Они будут являться не одни.
— С кем же?
— Моншер с машерью!
— Что такое?
— Un chacun avec sa chacune![172]
— Ну, Домбрович, ты просто врешь! — закричала я.
— Не горячись, — продолжал он, — и слушай меня до конца. Ты понимаешь, сколько тут будет пикантного. Des soupers à la régence.[173]
Меня начинало, однако, подзадоривать.
— Но как же я-то вдруг явлюсь? Ты с ума сошел!
— Пока еще нет, голубчик. На скромность моих приятелей нельзя было бы рассчитывать, если б они явились одни. Но ведь мы все будем связаны…
— Кто же будут их дамы? Уж не Додо ли Рыбинская?
— А ты как бы думала?
— Ну, литератор, ты совсем рехнулся. Какая нелепость. Этакую святошу, образцовую мать семейства, и вдруг приплел к любовным затеям à la régence.
— Вот увидишь.
— Да я ни за что не поеду!
— Как знаешь, голубчик, как знаешь. Мое дело было предложить тебе…
Так мы и проболтали с ним все об этих soupers-régence.
Ведь у него не разберешь иногда: серьезно ли он говорит или дурачится… Нельзя этого устроить так, чтоб не узнали! Да и потом надо, чтобы женщины были между собою слишком близки. Как же иначе?
Постом начнутся глупые концерты. Что-нибудь новенькое было бы недурно!
Неужели добродетельные барыни, о которых он говорил, срывают цветы удовольствия? Если оно так, я тогда сама обращаюсь опять в девичество.
Они, стало быть, меня перехитрили!
6 марта 186*
Рано. — Понедельник
Вот и пост. Все замерло… на первую неделю. Буду ли я говеть? Отложу до страстной.
Софи пустилась что-то в благочестие. Заезжала и звала на ефимоны.
Пусть ее молится. Грех ее велик: она до сих пор еще соединена узами незаконной любви с Кучкиным. Это даже не грех, это — преступление!
По части духовного я съезжу на концерт певческой капеллы разок, и довольно: хорошенького понемножку.
Подождать недельку, а там начнутся живые картины в Михайловском театре. Вот уж можно сказать: великопостные удовольствия. Оно и все так делается. Мой сочинитель говорит, что вся жизнь состоит из контрастов. А тут чего же лучше, какого еще контраста? В церквах звон; а Деверия в первое же воскресенье явится какой-нибудь нимфой с одним бантом, pour tout décor.[174]
Песенки будут петь новые. Я люблю Dieudonné. Мне не приняться ли твердить зады? Я уж года полтора рояли не открывала.
Нет, лучше буду почаще являться на аудиенцию к Вениаминовой и ездить с ней в приют.
Меня, однако ж, интригуют те вечера, о которых говорил Домбрович. Он молчит теперь. Ведь этакий противный!.. Придется мне опять завести речь.
