белом. Росту он небольшого, плечистый, с очень странной головой: я такой широкой головы не видала. Лицо продолговатое, почти четвероугольное. Нос большой и прямой. Чистые голубые глаза. Толстые и яркие-преяркие губы, нижняя немножко оттопыривается. Зубы такие же крупные и белые, как у моей Ариши. Борода у него также четвероугольником, а щеки обриты. Волосы на бороде и на голове волнистые, густые и ярко-русые, почти рыжие. Он ходит мешковато, даже, кажется, выворачивает ноги внутрь. По жестам и по всей фигуре, не салонный кавалер.
Почему же я записываю все его признаки, точно на паспорт, — не знаю. Но у него одна из тех физиономий, которые сразу же врезываются в вашу память.
Somme toute, presque une belle tкte.[241] Степа пошел его провожать на шоссе. Я села на прежнее место и взяла книжку, как ни в чем не бывало. Мне, однако ж, захотелось поскорей узнать про гостя, а Степа вернулся только к обеду.
— У тебя кто-то был, — сказала я индифферентно (выражение Степана Николаича).
Он сначала как-то странно улыбнулся, а потом спросил:
— Знаешь, Машенька, кто у меня был?
— Почем же я знаю?
— Тот самый заграничный знакомый, с которым мы о разгульной жизни спорили.
— Как его фамилия?
— Кротков, Александр Петрович.
Я, конечно, промолчала, что знаю уж его имя.
— Кто он такой? — спросила я уже менее индифферентно.
— Ученый.
— Да он еще молодой человек…
Я проговорилась и ужасно покраснела. Степа понял, должно быть, что дело нечисто; но все-таки, без всякого ударения, сказал:
— Ты, значит, нас видела, Маша?
— Да, я тут с террасы…
— Г. Кротков — экземпляр не из мелких.
— Так что годится и в объекты? — вдруг спросила я. Он, кажется, забыл, на что я намекала.
— В какие объекты? — переспросил он.
— Противный ты, Степа… не помнишь сам своих слов.
— Ах, да!
Он расхохотался.
— Да, Маша, этот юноша калибру недюжинного.
— И есть чем ему любить?
— Да, у него не та организация, как у нашего брата.
— Что же он делает?
— Работает.
— А сюда вернулся совсем?
— Нет, собирается опять назад осенью.
— Куда?
— В Германию.
Зачем я делала все эти вопросы? Как глупо! Степа сказал мне, однако ж:
— Ты мне позволишь, Маша, привести его как-нибудь… Он резок, но у него оригинальный и приятный ум.
— Ну, а русских женщин он всех огулом презирает?
Я просто начала дурачиться. Степа опять сразу не понял.
— Почем ты знаешь? — спрашивает.
— А вы зачем так громко говорите? Мне не затыкать же уши…
— Коли ты слышала наш разговор, тем лучше. Тебе, стало быть, следует теперь изменить взгляды Кроткова на русских женщин.
— Вот еще очень нужно!
— Нет, уж ты не капризничай.
Я ничего не ответила. Посмотрим — действительно ли этот Кротков объект?
14 августа 186*
10-й час. — Среда
Я ездила в город кое-что купить. На Невском выхожу из магазина Кнопа и сталкиваюсь как раз — с кем же?
С г. Кротковым.
Он костюма своего не меняет. Все также в белом и в большой соломенной шляпе; точно какой плантатор.
Он меня, разумеется, не мог узнать, потому что не видал. Шел он с каким-то пакетом в руках: кажется книги. Когда идет, качает все головой вправо и влево.
Мне нужно было спуститься по Невскому до пассажа, и я пошла вслед за г. Кротковым.
Иду и думаю себе: 'Выслежу я, куда этот физикус отправляется'.
Интересного в этом было очень мало, да вдобавок меня душил нестерпимый жар; но я все-таки шла, не отставая от белой фигуры. А походка у него прескорая.
Ведь какая я еще девчонка: он мог несколько раз обернуться и пожалуй бы заметил, что я за ним слежу. Степа представит мне его на днях, он меня узнает, и выйдет весьма глупое quiproquo.[242]
Хорошо, что обошлось все благополучно. Белая фигура ни разу не обернулась. Я узнала только то, что г. Кротков зашел в какой-то сигарный магазин.
Стало быть, он курит сигары и от него должен быть противный запах. Я потому так и люблю Степу, что он некурящий.
Надо бы мне было рассказать Степе, что я видела Кроткова; но почему-то мне не хотелось объявлять об этом.
18 августа 186*
Полночь. — Воскресенье
Сижу в саду, в старой беседке. Володя играет около меня. День славный, но не очень жаркий. Я читаю 'в книжку', как говаривала нянька Настасья. Я зубрю и поглядываю на Володю; а про себя думаю: 'Все это делается для этого курносого пузана. Сидишь, коптишь, перевоспитываешь себя, анализируешь, а лет через пятнадцать Володька скажет: 'Maman, вы делали одни глупости, не нужно мне ваших развиваний, хочу в гусары!' Вот чем может кончиться вся эта комедия.
И опять в книжку… Начала читать прилежно, забыла и про Володю. Меня кто-то окликнул. Поднимаю голову: Степа и белая фигура.
Я вся вздрогнула. Какой чудак этот Степа: хоть бы предупредил меня, что ли. А то вдруг тащит своего физикуса.
Представил он мне его. Г. Кротков раскланялся с достоинством. Лицо так и говорило:
'Вы все дуры, и никакого я на тебя, матушка, внимания не обращаю'.
Я таки замялась и предоставила говорить Степе. Да и о чем сразу начнешь разговор с таким физикусом? Делать банальные вопросы: 'Давно ли вы здесь, надолго ли', — мне не хотелось, а вступать в рассуждение слишком опасно с мужчинами такого сорта, как этот г. Кротков. Сейчас ведь и оборвет.
