— Плох, не доживет, говорят, до распутицы.
— Что ж… мы не наследники, — пошутил старик, — за честь благодарим…
— Я вот сегодня хочу к нему заехать в полдень; так… узнать, когда он желает вас просить?
— Да, чтобы верно было… и день и час… Коли может, так вечером. Тут ведь история-то короткая. Читать мы завещание не станем.
— Конечно-с. Только у него есть расчет на душеприказчиков.
— Я не пойду. Так ему и скажи, чтоб извинил меня. Есть люди молодые. Да и своих делов много… Где мне возиться?.. Еще кляузы пойдут! Жена остается… А он ей вряд ли много оставит.
— Я полагаю, что не много… Так, на прожитье.
Помолчали.
— Жаль его, — выговорил дядя, — пожил бы.
Нетов вздохнул на особый манер.
— С ним много для тебя уходит, Евлампий… Чувствуешь ли ты?
— Помилуйте, дяденька!
— Надо тебе другого Константина Глебовича искать.
— Где же сыщешь?
— Да, ноне, братец, не та полоса пошла… Он для своего времени хорош был… Ну и события… Герцеговинцы… Опять за Сербию поднялись, тут, глядишь, война. А нынче тихо, не тем пахнет.
— Да, да, — повторил Нетов, отводя глаза от дяди.
— Ты достаточно у Лещова-то в обученье побывал. Пора бы и самому на ноги встать. Не все на помочах. Ты, брат, я на тебя посмотрю, двойственный какой-то человек… Честь любишь, а смелости у тебя нет… И не глуп, не дурак-парень… нельзя сказать; а все это — как нынче господа сочинители в газетах пишут — между двумя стульями садишься… Так-то…
Старик добродушно рассмеялся.
VI
У дяди своего Нетов чувствовал себя меньшим родственником. К этому он уже привык. Алексей Тимофеевич делал ему внушения отеческим тоном, не скрывал того, что не считает племянника «звездой», но без надобности и не принижал его.
К Взломцеву Нетов всегда обращался за мнением и редко уходил с пустыми руками.
Помявшись на месте, он сел в сторонку и выговорил:
— Вот опять тоже Капитон Феофилактович.
— Что еще? — насмешливо спросил старик.
— Да как же, дяденька, вы рассудите… Был все с нашими… Помните, прием добровольцам делал… и по Красному Кресту… И во всех таких… делах… речи тоже говорил… А мы, кажется, оказывали ему всякое почтение. А между прочим, он между нашими врагами очутился.
— Почему ты так думаешь?
— Как же-с! Теперь хоть бы в этой новой газете пошли разные статейки и слухи… Прямо личность называют. Тут непременно по внушениям Капитона Феофилактовича делается.
— Можешь ли доказать?
— Видимое дело, дяденька. — Евлампий Григорьевич заговорил горячее. — Кто же, кроме его, знает разные разности… Хотя бы и про нас с вами?
— А разве и про меня есть что?
— Изволите видеть, прямо-то не смели назвать, а обиняками. Но узнать сейчас можно.
— Вре-ешь? — все еще весело спросил Взломцев. Евлампий Григорьевич развернул портфель и вынул сложенный вчетверо лист газеты.
— Вот, извольте взглянуть.
Он указал Взломцеву столбец и строку. Старик надел черепаховое pince-nez, взял газету, развернул весь лист, отвел его рукой от себя на пол-аршина и медленно, чуть заметно шевеля губами, прочел указанное место.
С его губ не сходила усмешка, брови не сдвигались… Алексей Тимофеевич не почувствовал себя сильно обиженным. Он часто говорил: 'На то и газетки, чтобы быль с небылицей мешать'. В статейке имени его не стояло, но намеки были ясные. Подсмеивались над славянолюбием и «квасным» патриотизмом и его племянника и его самого.
— Изволили видеть, дяденька? — начал в тот же тон Нетов. — И к чему же это исподтишка?.. И сейчас «славянолюбцы» и все такое… А сам он разве не в таких же мыслях был?.. Везде кричал и застольные речи произносил… Ведь это, дяденька, как же назвать? Честный человек пойдет ли на такое дело?
Взломцев промолчал.
— И все это один свой интерес…
— А ты думал как? — перебил дядя и тихо рассмеялся.
— Ему, изволите видеть, непременно хотелось прямо в действительные статские… или чтоб Станислава через плечо… А вместо того и коллежского не получил. Так мы с вами, дяденька, тут не причинны.
— Уж ты меня-то бы не вмешивал, — порезче перебил Алексей Тимофеевич.
— Да я говорю вообще, дяденька. Но, между прочим, и вы косвенно… Нельзя же так именитых людей!.. И после того, что он себя выдавал…
— А ты постой… Все это ты так… Очень он тебя испугался, хоть ты теперь и в почете… Ему надо в дворяне выйти или надо ему предоставить место такое, чтобы дела его совсем наладились.
— Это верно-с.
— Канючить, следственно, нечего. Надо его ручным сделать.
— Я и думал то же.
— А придумал ли что?
— Да если что представится… А теперь вот я к нему собираюсь… заехать… Насчет статейки ничего не скажу, а увижу, как он себя поведет.
— С пустыми-то руками явишься?.. умно!..
— Чин-то ему посулить не велика трудность.
— А ты спервоначалу сам получи.
Евлампий Григорьевич покраснел. Дядя знал все его сокровенные расчеты.
— Лучше же показать ему, что мы всю его тактику понимаем.
— А ты вот что…
Взломцев потер себе переносицу.
— Ты говоришь, очень Константин Глебович плох?..
— Да как же-с!.. Недели две — больше не проживет.
— Надо будет его замещать.
— Кандидат есть.
— До новых выборов… Кандидат не в счет… Ты ему и посули… да он и не плохой директор будет… Пожалуй, лучше-то и не найдешь.
'И этого придумать не мог, — дразнил себя Евлампий Григорьевич, — а вот дядя сейчас же смекнул, в одну секунду! Эх!'
Долго не мог он поднять глаза и взглянуть пристальнее на дядю.
— Так ли? — спросил Алексей Тимофеевич.
Племянник заходил с опущенной головой.
— А ты сядь! В глазах у меня рябит, когда ты этаким манером поворачиваешься.
— Ваша мысль богатая, дяденька!
— Ну и поезжай… Лещову так и скажи, что Алексей, мол, Тимофеевич благодарит за честь,
