это собственного капитала или кредита?.. Да он и не продаст. Он без продажи с молотка не кончит. А вы не пожелаете покупать с аукциона, пока он Ваш муж; да и не нужно вам.
— Я не жадничаю, — повторила она, задетая его словами.
— Это все отчего идет? Где корень?
— Развестись надо! — обронила она.
— Правильно!
— Шутка сказать!
— И совсем не трудно… Что же, пятнадцати тысяч целковых, что ли, не найдете?
— Дешевле будет, — точно про себя выговорила Станицына.
— И дешевле… Такие доки есть по этой части.
Рубцов понизил голос и опять взял ее за руку. Анна Серафимовна закрыла на минуту глаза. 'Ведь вот и он — честный малый и умница — говорит то же, что и она себе уже не раз твердила… Разорение и срам считаться женой Виктора Мироныча!..'
— Не знаю, Сеня, — промолвила она.
— Да ведь это, сестричка, все равно что когда зуб гнилой заведется. Одно малодушие эликсирами его разными смачивать, ковырять, пломбу вкладывать. Дайте дернуть хорошенько. И конченое дело!..
— Это дело длинное, а выйти теперь-то как…
— По векселю? Заплатить — известно.
— Оградить себя чем ни есть…
— Ничем не оградите. Уж позвольте вам заметить, что тогда вы сгоряча такую сделку предложили супругу-то… Он парень не глуп, сейчас же смекнул, что ему это на руку… Ступай на все четыре стороны, вот тебе, батюшка, пенсиону тридцать тысяч, долги твои все покроем, а если тебе заблагорассудится, голубчик, еще навыпускать документиков — мы с полным удовольствием…
— Полно, Сеня, — остановила Анна Серафимовна. — Ну да, глупость великую сделала в те поры, каюсь…
— А теперь тем же манером желаете?
— Ох, не знаю!
Но она застыдилась самой себя. Точно она какая девочка-подросток… И так и этак…
Лицо у ней приняло сейчас же степенный вид.
— Ты что же, Сеня, идешь ко мне?
— Да коли у вас никого нет, не стоять же делу…
— Спасибо… Ну, я сейчас… поди к барышням, я приду… Ты у нас на целый день?
— На целый, коли милости вашей будет угодно.
Она усмехнулась и ласково кивнула ему головой.
IV
Оставшись одна, Анна Серафимовна опустила голову, — она забыла, что была в шляпке и пальто, — и сидела так минут с пять.
Прошло больше десяти дней с того, что случилось в карете. Она видела Палтусова всего раз мельком, в Большом театре. Она возила детей в балет, в утренний спектакль, в конце масленицы. Он подошел к бенуару, а потом, в следующий антракт, вошел и в ложу. Так должен был поступить умный, тонко чувствующий человек. Никакой перемены в тоне, разговоре. Да и как же ему было вести себя? Даже если бы он и готов был полюбить ее? Ведь она вела себя, как безумная… Она замужем, желает жить 'в законе', блюдет свое достоинство, гордость и хочет оставить детям имя добродетельной матери.
А в карете кинулась!.. И он хоть бы взглядом сказал ей: 'Что же вы ломаетесь, не угодно ли и дальше пойти, я так дурачить себя не позволю!' Не любит? Равнодушен? Противна она ему? Кто это сказал? Чего же она-то ждет? Зачем не высвободит себя? Вот Сеня Рубцов и тот прямо говорит: 'Скиньте вы с себя это каторжное ярмо!' Она встала, сняла пальто и шляпу, начала стягивать перчатки, потом поправила волосы перед зеркалом. На лбу ее не пропадала морщина. Из гостиной доносились молодые голоса. Вот эти «юнцы» не знают небось ее заботы. И между ними что-нибудь тоже будет. Люба и теперь уж гоняется за Рубцовым. Ах! Зачем ей самой не восемнадцать, не двадцать лет?
Любаша все еще стояла у окна, когда Анна Серафимовна вернулась в гостиную. Рубцов снова разговаривал с Тасей.
— Извините, Таисия Валентиновна, — сказала с особенной вежливостью Станицына, — я вас заставила даром просидеть.
'Вот какие нежности, — думала Любаша, — все меня хочет поразить своими 'учтивостями'.
— Да вы сегодня, кажется, очень утомлены, не до чтения.
— Действительно… Сеня, — обратилась к Рубцову Станицына, — ведь надо бы нам на фабрику съездить.
— Когда угодно.
— Да хоть сегодня.
— Я свободен.
— Это далеко? — спросила Тася.
— Нет, за Бутырками, в полчаса можно долететь, — ответила Станицына.
— Я никогда не бывала ни на одной фабрике, — сказала Тася.
— Не хотите ли? — предложила Станицына и поглядела на Рубцова.
Тот одобрительно кивнул головой.
— Очень бы интересно, — выговорила Тася серьезно и наивно.
— Вот и будущий директор фабрики, — показала Станицына на Рубцова.
— Семен Тимофеевич? — весело вскричала Тася.
Любаша сейчас же отошла от окна.
— Честь имею проздравить, ваше степенство, — сошкольничала она и присела.
Анна Серафимовна подумала в эту минуту, что ведь Долгушина — кузина Палтусова. Вот она увидит фабрику. Он узнает от нее, как ведется дело… Заинтересуется и сам, быть может, попросится посмотреть.
'Показать ей школу, порядок на фабрике. Пускай же она ему все расскажет…'
— Славно, тетя! — крикнула Любаша. — Возьмите и меня.
За эту поездку она схватилась. Дорогой и там, на фабрике, можно будет как-нибудь поддеть эту барышню-чтицу.
Она ничего, наверно, не читала стоящего, только пьески да романы… В естественных науках — наверняка ни бельмеса. Вот она и порасспросит ее, так, между прочим, и насчет химии и разного другого. Случаи будут.
— А тетенька заволнуется?
— Эка важность! Ну, пошлите, что к обеду не буду…
— Обедать у меня. Мы вернемся к шести часам… Вам занятно будет, — обратилась Станицына к Тасе.
— Как же! как же! — весело откликнулась та и даже захлопала в ладоши.
'Актерка поганая, — выбранилась Любаша, — все нарочно, егозит перед Сенькой'.
— Да у нас немецкая масленица будет! — оживленно выговорил Рубцов и потер руки. — Ведь мы на тройке небось, сестричка!
Решили ехать на тройке. Пока привели сани — все трое закусили. Анна Серафимовна была рассеянна. Любаша несколько раз пробовала поддевать Тасю. Рубцов каждый раз не давал ей разойтись. Тася старалась не смотреть на то, как Любаша действует ножом и вилкой, и не понимала еще, чего от нее хочет эта купеческая 'злюка'.
