— Самсон?! — опешил Аминат.
— Самсон. — Черт тяжело вздохнул и рассказал свою историю.
Волшебник внимательно выслушал, прицокивая языком, охая и хлопая себя по коленкам. Когда Гуча закончил рассказ, Аминат молча снял с полки запыленную бутыль, так же молча разлил по кубкам, выпил не чокаясь и молвил:
— Спаси небо Талону! Бедный мальчик… но воровать все одно грешно. Второго я зря, конечно, наказал, парень правильный, но осел.
— Знаю я. А назад их можно превратить?
— Можно, но пусть до утра повоют, урок им будет, да и нам веселее. Ну, еще по одной?
— Валяй, — махнул рукой черт, решив, что может позволить себе отдых и до утра не думать о непутевых подопечных, но тут он вспомнил об узелке, который ангел вынес из башни.
— А бес его знает, — сказал отшельник в ответ на его вопрос. — Там инструкция должна быть, книжица такая небольшая, я так и не удосужился ее прочесть. Ты пошукай хорошенько, все в узле было. Вещички-то не мои, они мне в наследство вместе с башней достались. Я когда во владение вступил, то с большим жаром приступил к учебе, но мне повезло — первой попала мне в руки книга о том, как такой вот аппарат построить, и сердце мое навсегда привязалось к нему. Да что сердце, я душу в него вложил! А по поводу своих бездельников не беспокойся, утром пошепчу, опять людьми-человеками станут. Слушай, что-то у нас чаши-то опустели, — вдруг спохватился отшельник.
Он придвинул поближе серебряные чарки, плеснул своей фирменной и, подняв, с чувством сказал:
— Хорошо воют, собаки! Ну, за животных!
— За них, — поддержал черт, опрокидывая свою порцию.
Язык заплетался от выпитого, в голове шумело, лицо собеседника плавало в тумане, но Гуча, блаженно улыбаясь, слушал бесконечный монолог волшебника о его хобби. Правда, смысл до него уже не доходил. Вскоре два пьяных голоса присоединились к вою собак за окном, затянув заунывную песню.
Полночь. Лик луны, мудрый, чуждый земной суете, хмуро смотрел на глупую землю. Белые лучи высвечивали что-то странное и страшное в такой знакомой днем местности, покрывая мертвенной белизной едва заметные вдали скалы, делая серебряной лентой реку и призрачными — деревья. Старая мудрая луна видела всех насквозь — и человека, и зверя, проникала в суть вещей и поступков, и от этого хмурилась еще больше, темнела ликом и роняла холодную росу. Слезы луны очищали и заставляли замереть все живое, стирали печать усталости с лиц спящих, навевали сны. Одним — щемящие душу, печальные, другим — разгульно-радостные, третьим — кошмарные. Тем же, кто не спал, эти слезы виделись светляками, показывали путь, манили в неведомые глубины темного, как душа человека, леса.
Две безымянные башни торчали на горизонте, словно клыки опасного зверя. Они сливались с горами, и все это вместе походило на хищную, усеянную острыми зубами челюсть, вызывая в случайном путнике желание забиться в какую-нибудь щель.
Рыжая собака и снежно-белый волк сидели на берегу реки и выли на луну, и каждый изливал в этом вое свою неприкаянную человеческую душу, которая в людской жизни не выставляется на всеобщее обозрение. Там все подчинено правилам и условностям, и вот одна из них — мужчине не пристало плакать. Но наши бедолаги не были теперь людьми, а потому выли, выплескивая копившиеся годами обиды, боль от несправедливости и неприятия, горечь непохожести, чуждости своей среде.
Луна, слушая жалобы страдальцев, старалась утешить их и наставить на путь истинный, советовала заглянуть себе в душу, разобраться в ней. Понять, наконец, неотвратимость наказания. Она говорила о причинах и следствиях, о добре и зле, о том, что мир хорош и полон радости, что им плохо по их же собственной вине, но поджигатели не слушали ее — они упивались своим горем.
И тогда луна рассердилась. Закрылась облаком спрятала от недостойных свой чистый лик, наслала на них тьму, мрак без проблеска света, И нечисть, которая только того и ждала, ожила, повылезала невесть откуда. С диким воплем пронеслась во тьме ведьма. Зашуршали в лесу чудовища. Белесыми силуэтами промелькнули вдали привидения.
Несчастные оборотни отступили к реке. Что-то огромное, черное поднялось в промежутке между башнями и, гулко сотрясая землю, пошло на них. Пес пятился до тех пор, пока его задние лапы не оказались в воде, тогда он присел, опустив хвост в реку. Волк же, охваченный ужасом пополам с восторгом, точно завороженный замер на месте, не отрывая глаз от невероятной, немыслимой картины. Страшное видение, приближаясь, постепенно обрело узнаваемые контуры и превратилось в великана.
Волк зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Собака попробовала тявкнуть, но сорвалась на визг.
Неизвестно, чем бы кончилась ночная встреча, если бы кто-то не схватил Рыжего пса за хвост. Нервы несчастного Самсона и так были натянуты, как струна. Острая боль в ненужной пятой конечности была последней каплей, переполнившей тазик его смелости. Он с визгом сорвался с места. Волк, выйдя из ступора, кинулся за ним. Несчастные бежали к единственному островку безопасности — свету, что лился из окошка в избушке отшельника. Там они забились под крыльцо и под заунывные звуки пьяной песни уснули.
Великан остановился, прислушался и повернул назад к горам, проворчав громовым шепотом:
— Собак развелось, как… людей. Ни днем, ни ночью покоя нет.
Топот его огромных ног еще долго сотрясал ни в чем не повинную землю.
Утро солнечным зайчиком промчалось по отдохнувшему миру.
— Вставайте, — звенел первый лучик проснувшегося светила.
Все задвигалось, зашуршало, зашевелилось. Ночные страхи опали с рассветной росой.
Старая дверь надрывно заскрипела и выпустила в ясный день из угара пьяной ночи больного с похмелья Гучу, всклокоченного, помятого. Во рту стоял отвратительный вкус, очень хотелось пить. Аминат участливо поддержал неопытного дегустатора под локоть.
— Заходи еще, — сказал он. — Ты хоть и бывший черт, но человек хороший! А за парней не волнуйся. Вылезайте, хулиганы!
Из-под крыльца с виноватыми мордами вылезли горе-мститель и его подельник.
— Вот ведь черт! — удивился волшебник.
— Что? — вскинулся Гуча.
— Да я не тебе, так, к слову, — пояснил старик. — Хотел же второго в осла превратить, а он, ишь, как обернулся, видать, нутро-то не такое простое, как кажется. Ну да ладно. А ты мне другой раз на пути не попадайся!
Аминат погрозил крючковатым пальцем Самсону достал из кармана мешочек и, вытащив оттуда шепотку травы, что-то прошептал над ней. Потом дунул — и ароматное облако окутало провинившихся. Через минуту на земле сидели совершенно голые люди: Самсон, Бенедикт и толстый, пузатый, краснорожий мужик с волосатыми руками.
— Боже мой! — застонал Гуча. — В глазах троится.
— Ба! — воскликнул волшебник. — Старый знакомый! Ну как, видел, где раки зимуют?
Толстяк встал на корточки и принялся биться лбом об землю, приговаривая:
— Видел, господин волшебник! Прости, господин волшебник! Отпусти, господин волшебник, жена заждалась! Хозяйство, детишки, трактир — все на ней. Отпусти, господин волшебник!
— Да кто тебя держит, я же в сердцах тогда сказал, на наглость твою обозлился. Пристал, понимаешь как банный лист. Продай ему рецепты да образцы чтобы торговлю оживить. Это о нем я вчера рассказывал. — Аминат хлопнул растерявшегося черта по плечу. — Забирай своих молодцов, а мне работать надо, ходят тут всякие, отвлекают! Ишь…
Отшельник отступил в избу. На головы растерянной компании полетели узел с одеждой и Гучина торба.
— Прикройтесь, бесстыдники! Устроили у меня тут склад вторсырья, секонд-хенд, понимаешь. — Старик с ворчанием вышвырнул еще один сверток, и дверь, громко хлопнув, закрылась.
Четверо мужчин ошарашено смотрели на нее, изумляясь перепадам настроения у негостеприимного хозяина. Гуча опомнился первым.
