Я мог только пожать плечами.
Он улыбнулся, показав неровные желтые зубы:
– Простите меня, молодой человек, за неудавшийся фокус. Мне уже приходилось иметь дело с людьми, лишившимися памяти. Если ошеломить их вопросом, они могут ответить не думая, и память немедленно возвращается к ним, во всяком случае, отчасти.
Аристотель усадил меня на табурет возле рабочего стола и принялся обследовать мою голову, освещенную полуденным светом, проникавшим через высокое окно.
– Шрамов нет, – пробормотал он, – признаков ранения головы тоже.
– На мне все заживает очень быстро, – сказал я.
Ученый пронзил меня проницательным взглядом:
– Ты это помнишь?
– Нет, – отвечал я правдиво. – Я просто знаю это… Как ты знаешь мое имя.
– И ты забыл всю свою жизнь, кроме самых последних дней?
– Да, словно бы родился взрослым. Я помню себя лишь среди наемников Диопейгеса на равнине возле Перинфа… Это было чуть более недели назад.
– Значит, родился взрослым со щитом и копьем в руке, – сказал он, чуть улыбнувшись. – Подобно Афине.
– Афине? Ты знаешь ее?
– Я знаю всех богов, Орион.
– Мне снятся они.
– В самом деле?
Я помедлил, не зная, сколько можно сказать ему. Что, если ученый сочтет меня безумным? Или усмотрит предательство в том сне, когда Олимпиада-царица предстала передо мной в облике Геры-богини? Неужели она действительно хочет, чтобы я убил царя?
– А какова из себя Афина? – спросил я.
Аристотель моргнул несколько раз.
– Обычно ее изображают в броне и шлеме. Фидий изваял ее огромную фигуру со щитом и копьем. На плече богини сидит сова, символ ее мудрости.
– Но лицо, – настаивал я. – На кого похожа Афина?
Глаза Аристотеля расширились.
– Она ведь богиня, Орион, никто из смертных не видел ее.
– Я видел.
– Во сне?
Понимая, что проболтался, я ответил коротко:
– Да.
Глядя на меня, Аристотель задумался, слегка склонив к хрупкому плечу огромную голову.
– Она прекрасна? – спросил наконец ученый.
– Бесконечно… Глубокие серые глаза, волосы словно полночь, все лицо ее… – Я не мог подобрать слов, чтобы описать мою богиню.
– Итак, ты любишь ее, Орион? – спросил Аристотель.
Я кивнул.
– А она любит тебя… в твоих снах?
Я знал, как любила меня Афина среди заснеженных беспредельных просторов ледникового периода. А потом – в зеленых лесах Рая. Мы любили друг друга целую вечность – в пыльных лагерях Великого хана, в залитом электричеством городе цивилизованной Земли, на берегах Метанового океана самой крупной из лун, вращавшихся вокруг украшенного кольцами Сатурна.
Но об этом я умолчал. Аристотель уж точно решит, что имеет дело с безумцем, если я выложу хотя бы сотую долю моих видений-воспоминаний. Поэтому я ответил просто:
– Да. В моих снах мы с ней любим друг друга.
Должно быть, ученый ощущал, что я о многом умалчиваю. Беседа наша продлилась до сумерек, когда слуги неслышно скользнули в комнату, чтобы зажечь масляные лампы. Впустивший меня в дом лысоватый дворецкий что-то шепнул хозяину.
– Тебя ждут в казарме, Орион, – сказал мне Аристотель.
Поднявшись с табурета, я удивился: разговор затянулся настолько, что мышцы мои затекли.
– Благодарю тебя за потраченное на меня время, – сказал я.
– Надеюсь, что я все же помог тебе.
– Да, пусть и немного.
