широко использовал родословные документы и материалы, связанные с отменой местничества. Надо ли говорить, что этот труд оставался неопубликованным до 1966 г.?![20]Но со временем действие рока, тяготевшего, казалось, над литературой о Федоре, ослабевало.
В 1780-х гг., когда в Петербурге вышло сочинение Медведева, сразу два французских историка предложили изумленному русскому свету высочайшие оценки царствования Федора Алексеевича. По мнению М. Левека (1782), сей государь «был нрава кроткого и человеколюбивого, проницательного и основательного ума; в счастии народном полагал счастие свое; ревностно шествовал по стопам отцовским, желая озарить Русское царство славными деяниями и благоденствием подданных. Немощь телесная не могла ослабить великих свойств души его; царствуя долее, он увековечил бы имя свое. Но государь, живший единственно для блага народного, достоин благодарности народа и потомства; Федор заслужил сей лестный памятник!».[21]
Через два года (1784) не менее определенно высказался Н. ле-Клерк: «Царь Феодор Алексеевич вступил на родительский престол, утвержденный правосудием и благоустройством. Природа украсила его всеми свойствами, от которых проистекает слава и благоденствие народа; он имел душу возвышенную, твердый дух, сердце чувствительное; ему недоставало только крепости телесной. Но, невзирая на слабое здоровье, Федор неусыпно пекся о счастии народа, доставляя ему под сенью мира и тишины все то, что споспешествует к порядку и выгодам общежития. Владычествуя над сердцами силою добродетели, он оставил о том вечную скорбь, почто не долее царствовал!»[22]
Франция завершила век Просвещения ужасами революции и открыла новое столетие завоеваниями Наполеона. Мнение французских авторов не могло в тот момент оказать на русскую публику обычного завораживающего действия. В феврале 1811 г. «Русский, вестник» разразился статьей «Нравственные свойства царя Федора Алексеевича», в которой не говорится ничего вразумительного об этих «свойствах», зато сильно бранятся французы, коие, «единодушно выхваляя царя Федора Алексеевича», наполняют свои сочинения «клеветой на отечественные наши летописи», «ухищренным витийством» и «нелепыми бреднями» (с. 1–26).
Обмануть судьбу и издать книжечку о царствовании Федора Алексеевича удалось в 1834 г. В, Н. Берху, писавшему «потому, что имел много свободного времени и хотел удовлетворить желанию некоторых многоуважаемых мною лиц».[23] Автор нашел, что «шестилетнее царствование Феодора Алексеевича богаче событиями, нежели последующие за сим 14 лет до кончины царя Иоанна Алексеевича», — то есть богаче, чем четырнадцать первых лет царствования Петра I.
Описав воспитание царевича Федора, дворцовую борьбу при его восшествии на престол, тяжелую войну с Турцией и Крымом, личные трагедии государя, В. Н. Верх обнаружил, что книга не объясняет известные ему восторженные отзывы о личности и деяниях старшего брата Петра. Поэтому, уже завершив работу, автор дополнил ее «Общим взглядом на царствование Федора Алексеевича», взявшись обосновать тезис, что это был «монарх прозорливый, деятельный и милосердный». Первые же законы Федора, по мнению Верха, «показывают, что он имел мудрых советников, любил сам порядок и общее устройство»; в войне и переговорах «твердостью души сохранил достоинство России»; «уничтожение местничества также являет твердый и непоколебимый характер царя», сведения о болезненности которого недостоверны, так как исходят от сторонников Нарышкиных — исконных врагов родственников Федора (по матери Милославских).
Историк указал на раннее развитие Федора Алексеевича, самостоятельность его ума (проявившуюся в отношении к Никону), сослался на музыкальную реформу, учреждение Академии, строительство Изюмской укрепленной черты, «новое описание России» и желание издать «отечественную Историю», развитие металлургических, оружейных и конных заводов. Согласно Верху, царь ввел новую одежду и прически, «любя систему и устройство во всех делах, издал особенное положение об экипажах», «построил в Москве много каменных зданий и в том числе богадельню», «издал положение о нищих». В. Н. Верх, писавший до этого о Михаиле и Алексее Романовых, тщился показать, что «царь Феодор Алексеевич, стремясь по следам деда своего и родителя возвести Россию в высшую степень образования и гражданского благоустройства, совершил более, нежели от юных лет и слабого телосложения его ожидать возможно было».
С. М. Соловьев придерживался совершенно иной точки зрения: что к началу царствования Федора Россию постигло экономическое и нравственное банкротство, что для спасения требовался крутой поворот на запад.[24] При Федоре Алексеевиче Россия вошла в «эпоху преобразований», но, в силу воспитания царя, в западнорусском направлении, под «польским влиянием» — тогда как истинно прогрессивной стала петровская идея учиться у немцев. Соловьев посвятил «Царствованию Феодора Алексеевичи» большую главу и открыл ею повествование о новой истории России не в ущерб легенде о Петре Великом, заранее признав правильным только умонастроение и поведение Петра Алексеевича.
«От слабого и болезненного Федора, — спешил уверить великий историк, — нельзя было ожидать сильного личного участия в тех преобразованиях, которые стояли первые на очереди, в которых более всего нуждалась Россия, он не мог создать новое войско и водить его к победам, строить флот, крепости, рыть каналы, и все торопить личным содействием; Федор был преобразователем, во сколько он мог быть им, оставаясь в четырех стенах своей комнаты и спальни».
В соответствии с этой позицией главнейшие постановления царствования Федора Алексеевича по внутреннему устройству России рассмотрены Соловьевым весьма бегло после подробного описания придворных интриг, и в особенности международных отношений. Наибольший интерес историка вызывала отмена местничества, в то время как «и проект финансового преобразования, и проект отделения гражданских должностей от военных, и проект академии остались только проектами»: царь Федор только что был «четырнадцатилетний болезненный мальчик» — и вот уже «торопится важными мерами, предчувствуя близкую кончину».
Культурологические построения Соловьева, как известно, оказали заметное влияние на русскую историческую мысль, но не привлекли внимания к изучению личности Федора Алексеевича, от которого муза Клио продолжала отворачиваться. Е. Е. Замысловский, взявшийся было за исследование царствования Федора, категорически отверг возможность рассматривать его «Как эпоху, которою заканчивается древняя Русь, или как эпоху, которою начинается новая Россия».[25] «По признакам самостоятельности, замечаемым в характере царя Федора Алексеевича, — заявил этот автор, — мы не имеем еще права предполагать в нем ни зрелости, ни той обдуманности по отношению к управлению государством, которые желал указать (митрополит) Платон».
Замысловский сумел издать лишь первую часть исследования: введение и обзор источников — довольно унылый справочник, перечисляющий без разбора материалы 1676–1682 гг., опубликованные в различных изданиях. В приложениях автор опубликовал разнородные новые источники — и отказался систематизировать материалы по теме, которая, при отказе от попытки понять мотивы государственной деятельности Федора Алексеевича, утратила для него интерес.
Н. И. Костомаров и Д. И. Иловайский, посвятившие царю Федору специальные очерки, нашли выход в устранении молодого государя из повествования о политическом, юридическом, административном, церковном и культурном быте России 1676–1682 гг. Костомарову ничто не мешало обозреть опубликованные к тому времени важнейшие акты царствования Федора, поскольку, по мнению историка, «власть была у него в руках только по имени». Иловайский ограничился замечанием, что в государе преобладали отцовские черты: «благодушие, наклонность к подчинению ближним советникам, глубокое благочестие и вместе еще большее расположение к западным европейским обычаям и порядкам».
Д. И. Иловайский признавал хотя бы, что «юный царь был любознателен, умен, добр; а потому возбуждал общее к себе сочувствие и надежды на счастливое царствование. Но, — тут же добавляет историк, — эти надежды с самого начала омрачались его крайней болезненностью». Составители юбилейного издания «Трехсотлетие дома Романовых: 1613–1913» довели это суждение до крайности: «хилого телосложения, слабого здоровья», «совершенно болезненный человек», Федор Алексеевич имел власть «лишь номинально» и его пребывание на престоле, вместе с правлением Софьи и царствованием Ивана, были досадными промедлениями перед владычеством Петра Великого.[26]
