количеству, и по разнообразию материал переживаний, какой только исторически возможен, а также равномерно или неравномерно, но всегда с
Итак, пусть у нас остается только одно из двух условий maximum, именно наибольшая возможная интенсивность психического подбора, — человек глубоко и сильно «чувствует» все, что переживает. Материал же опыта количественно ниже maximum — здесь можно представить ряд нисходящих ступеней общей величины этого материала; качественно он, положим, как в прежних примерах разнообразен и разносторонен, захватывая все области непосредственного чувственного опыта и опыта косвенного, переданного в социальном общении; впечатления разнообразны, и не только разнообразны, но также интенсивны: цвета, тона, запахи и т. д. воспринимаются ясно и выступают ярко в сознании; только богатство впечатлений не так велико, как в «идеальных» случаях. Тогда интенсивный психический подбор создает ряд типов, весьма аналогичных трем предыдущим, можно сказать — им параллельных, но лежащих в иной, ниже проходящей плоскости. Это типы более «простые».
Психическое творчество, организующее данный материал переживаний, здесь в силу большей узкости своего базиса не может простираться ни так широко, ни так далеко, как в высших типах. Представитель гармонически уравновешенной деятельности психического подбора не явится здесь великим монистическим организатором всеобщего опыта своей эпохи, потому что психика его не охватывает этого опыта; но все основные тенденции «нормального» типа найдут в этой психике полное выражение. Это будет реалист с ясным взглядом на жизнь, человек легко и свободно подводящий итоги своему опыту и умеющий сделать из него жизненно верные выводы; человек, активная воля которого разумно и последовательно воздействует на внешний мир, в полном соответствии с теми взглядами, которые он для себя выработал сам или усвоил от других. Если это образованный, развитой человек, то он может оказаться талантливым и мужественным, но всегда чуждым односторонности и узости борцом за идею, которую он принял как руководящий принцип своей жизни; или же он проявит себя только неизменной корректностью и благородством в отношениях к другим людям, с которыми столкнет его жизнь: английские романисты часто рисуют такой тип «совершенного джентльмена». Если сумма его развития, по обстоятельствам жизни, окажется невысока, то это будет один из тех «простых» людей, которые поражают нас внутренней гармонией своего психического склада, философски ясным и твердым отношением к жизни. Такие люди, близкие к массам по условиям жизни и материалу опыта, в критические моменты истории нередко оказываются «героями» и увлекают за собою «толпу», которая в них находит ближайших и наиболее непосредственных выразителей своих потребностей и стремлений, которая невольно доверяет здоровой и сильной логике их слов и действий. Мне кажется, что, например, Джордж Вашингтон — человек отнюдь не «гений» — принадлежал именно к этому типу людей; таковы же, мне кажется, Гладстон, Авраам Линкольн… В наше время всего больше представителей этого типа можно найти среди англосаксонской расы; в древнем мире их было много среди вождей римского народа — до эпохи его упадка.
Благородный тип гейневского «эллина» гораздо больше теряет в своей красоте и величии, как только первичный материал его психической жизни удаляется от maximum. Блеск живого, огненного творчества исчезает; светлая жизнерадостная игра фантазии теряет то широкое жизненное значение, какое имеет она тогда, когда в основе ее лежит максимальный опыт, общечеловеческий по своему содержанию. Утрачивая широту и глубину, эта игра фантазии становится «поверхностной» и «легкомысленной»; ее типическую форму представляет в этом случае так называемое «остроумие» светских разговоров и приятельских бесед между благодушными алкоголиками. Эклектизм здесь в общем еще значительнее, чем у представителей благородно-эллинского типа, потому что опыт менее широкий и полный уже сам по себе более разрознен и прерывист по содержанию, так что труднее поддается организующей тенденции, даже когда она более сильна, чем в данном ряде случаев. Об определенном и устойчивом направлении воли, разумеется, не может быть и речи. Здесь люди живут «минутой» и постоянны обыкновенно только в изменчивости. Степени проявления всех этих тенденций зависят, конечно, от того, в какой мере положительный подбор преобладает над отрицательным; а большее или меньшее богатство первичного содержания, даваемого внешними впечатлениями, обусловливает различные оттенки этого типа, от артистических натур (с дилетантским оттенком вследствие слабости творчества) до банальных бонвиванов (обыкновенно с развратным оттенком, вроде «золотой молодежи»).
Представителей подобного типа всего больше бывает среди паразитических классов общества, в начале их вырождения, и понятно почему. Паразитизм обеспечивает богатство приятных впечатлений, но суживает сферу жизни вообще, исключая из нее полезный труд и общение с другими классами, живущими более активной и полной жизнью. Таким образом, для эллинского типа психика оказывается слишком бедна; она слишком мелкожизнерадостна. Но и такой она остается только на ранних ступенях вырождения: дальше, с понижением общей энергии психики, все переживания становятся все менее глубоки, психический подбор, и положительный и отрицательный, все более слабым; совершается переход к еще низшему типу, о котором нам придется говорить в дальнейшем.
Теперь, во что же превращается благородный «иудейский» тип, когда при той же глубине и силе аффекциональной жизни у него отнимается широкий базис громадного богатства первичных переживаний? Получается тоже «иудей», но гораздо более узкий, ограниченный, консервативный. Организующая тенденция имеет здесь для себя слишком мало материала, и материал относительно разрозненный, так что самостоятельно создать стройную монистическую систему здесь она, вообще говоря, не может; но в общении с другими людьми представители данного типа нередко находят готовые, достаточно гармонирующие с их личным опытом системы, и тогда усваивают эти системы в высшей степени глубоко и надежно. Это бывают фанатики принятой догмы, неудержимо последовательные в своем фанатизме, беспощадные к себе и другим, — прекрасные орудия в руках организаторов — людей высших типов.
Католическая церковь в своих монастырях систематически подготовляла такие орудия, планомерно создавая все условия для выработки данного типа: стены монастыря служили средством сузить область опыта, материал первичных переживаний; посты, послушания, наказания и всякое «умерщвление плоти» гарантировали преобладание отрицательного подбора над положительным. Оставалось дать мрачную, но цельную догму — и тупые изуверы были готовы, и инквизиции было из чего выбирать. В еврейской нации распространенность этого типа вытекает из исторических судеб еврейского народа: обособление от окружающей христианской среды обусловливало относительную узость опыта, а всевозможные притеснения и преследования со стороны этой же среды — относительный перевес страданий и горя над радостями жизни[105].
Рассмотренная нами вторая группа типов, как мы уже указывали, параллельна первой: это как бы уменьшенные и недоразвитые вариации от первой группы. Та относительная узость опыта, которая обусловливает это «уменьшение» и «недоразвитие», может, конечно, зависеть иногда от так называемых «органических причин», каковы, например, наследственное несовершенство органов восприятия, наследственно полученные инстинкты или очень рано развившиеся привычки, направленные к сужению и ограничению сферы воспринимаемого и т. д. Но гораздо чаще все зависит от непосредственной среды, именно «технической» и «социальной». Мыслимо ли, чтобы из крестьянского ребенка развился какой-нибудь высший тип психической жизни, когда весь материал его опыта ограничивается несколькими квадратными верстами пространства и традиционным мышлением окружающих? И сколько возможных зародышей высшей жизни губит фатальная узость и бедность женского воспитания? Тут человечеству есть с чем бороться, тут ему предстоят великие победы.
Переходим к дальнейшим вариациям в характере и направлении психического развития. Пусть интенсивность психического подбора не maximum, как во всех предыдущих случаях, а иная, меньшая величина: аффекциональная жизнь менее глубока, переживания не так сильно затрагивают психику, и радости и страдания сознаются менее живо и энергично. Это — более «обыденные» натуры, с более «бледным» существованием.
Из числа логически мыслимых комбинаций здесь можно заранее исключить все те, которые включают maximum первичных, непосредственных переживаний, — наибольшее возможное богатство «впечатлений». Такие комбинации жизненно невозможны, из них не может получиться особых типов психического развития. Maximum переживаний только тогда получает сколько-нибудь организованную, цельную форму, когда организующий процесс — психический подбор совершается с большой
