Но не тут-то было!
Пока мы спокойно гуляли; пока Зоя Кузьминична мирно беседовала со своей доброй приятельницей Софьей Павловной из соседнего дома; пока она обсуждала качество кубинской картошки с Анастасией Митрофановной – нянечкой детского сада, с которой они проработали вместе десять лет; пока посокрушалась Надежде Федоровне – соседке с третьего этажа своего подъезда – о моих утраченных самым наиглупейшим образом способностях; пока не выслушала запрещенного анекдота про тогдашнего вождя нашей страны, встав на цыпочки и затаив дыхание, а потом, смущенно хохоча в течение минут десяти в ладошку, утирала слезы смеха – мой родитель умудрился все-таки стянуть со стены ковер. Мало того, не обнаружив ключа в кармане своего пальто, он выкинул из окошка на снег сначала скатанный в рулон ковер ручной работы, совместными усилиями приобретенный бабушками № 1 и № 2, а затем и сам сиганул из окошка – и был таков (точнее, его, как такового, не было три дня нигде – ни дома, ни на работе).
Придя с прогулки, баба Зоя без всякой задней мысли, без каких бы то ни было подозрений открыла дверь комнаты и... Изумлению и удивлению ее не было предела – она лишь подперла своим телом полированный гардероб, а рот ее открылся сам собой. Она стояла и то и дело переводила взгляд с голой стенки на кушетку, с кушетки – на голую стенку. Когда же до нее дошло, что в комнате не хватает зятя с ковром, она тяжело опустилась на софу и застонала:
– Спер все-таки! Ой-о-ей! – Немного придя в себя, бабушка наконец почувствовала, что температура в комнате и на улице не очень-то различается между собой, и совершенно обалдела, когда обратила внимание на распахнутое настежь окно. – Ох! Ах! – Было похоже на квохтанье курицы. Лицо бабы Зои сделалось белым, как общая площадь нашей квартиры недели две тому назад, кода Шура перекрасила стены в молочный цвет, словно в реанимационной палате больницы. Она кинулась к окну, перегнулась через подоконник, после чего повернулась и сказала мне:
– Его там нет.
Его не было нигде (вернее, где-то он точно был, но что это за такое таинственное место – никто не знал). Отсутствовал мой родитель три дня, на четвертый пришел – появилась в дверном проеме отечная его физиономия с подбитым глазом, огляделась по сторонам... Не увидев в комнате никого, кроме меня, он бросился к керамической свинье с отвратительным рылом, схватил ее – и был таков. Содержимое свиньи батя пропивал еще четыре дня, на пятый вернулся в семью с повинной – необыкновенно тихий, забитый и, надо заметить, без копилки. Все деньги он профукал. Может, пропил, может, потерял, а может, просто по ветру разбросал, как Киса Воробьянинов, – этого точно сказать никто был не в состоянии, даже виновник всего произошедшего.
Короче говоря, напрасно наша молодая ячейка общества постилась по установленному безголовой главой семейства черному списку – покупка машины теперь отложена на неопределенный срок, а родитель с позором был выгнан в отчий дом второго подъезда первого этажа моей родительницей, которая впервые тогда задумалась о расторжении отношений с Дмитрием Алексеевичем Перепелкиным.
Правда, как всегда это бывает в молодых ячейках общества, примирение все же произошло неделю спустя, и вся сладость его в полной мере была испытана, как водится, но семейное счастье оказалось недолгим – в апреле отец опять исчез и явился лишь через неделю с помятым телом и лицом, с ушастой дворнягой на поводке.
Мама уж и не спрашивала, где столько времени пропадал ее супруг, прошипела лишь:
– Сволочь, – и велела идти ему, откуда пришел.
– Да что ты говоришь-то? – нагло отозвалась глава семьи, потом опомнилась и жалостливо пробормотала: – Вот, всю неделю за собачкой пробегал. Слада... Машина за ними приезжает... Ну, забор... Ловят, их, бедных, ловят! – Тут «глава» чуть было слезу не пустила. – Я ее спас и домой привел, – не без гордости проговорил отец. – Пусть у нас живет себе на здоровье. – У него от собственного добросердечия и благодушия дыхание перехватило на секунду. Сглотнув слюну, со знанием дела он добавил: – Сука!
В этот момент малярша Шура с чрезмерной эмоциональностью забарабанила в дверь.
– Я против! Никакой собаки в доме я не потерплю! – взревела она.
– Да что ты говоришь-то?! – И отец открыл дверь. – А почему?
– Потому что не нужно мне, чтоб она гадила по углам, кусалась!.. И вообще, может, эта ваша сука бешенством или чумкой больна!
– Да что ты, теть Шур! Это ж ангельское существо! – И глава ячейки душевно обнял соседку, да еще тряхнул ее вдобавок за плечи.
– Ну, смотри, Дима, смотри. У вас ребенок. Вам решать, – растаяла малярша и вернулась к покраске коридора в... Даже не знаю, как бы поточнее определить тот цвет, которым она обновляла в очередной раз стены нашей общей площади. Пожалуй, цвет детской неожиданности. Ну, может, чуть понасыщеннее.
– Скоро жить негде будет! Один собаку приволок, вторая тридцать пятым слоем коридор красит! – проворчала мама, и на том тогда все закончилось.
Однако родители в конце концов развелись. Бедная мамаша моя не выдержала, когда благоверный дошел до того, что вместо собачки женского пола в пьяном угаре приволок домой настоящую размалеванную суку, утверждая, что никакая это не сука, а его кореш – Мишка.
Все произошло очень быстро – и развод, и получение отдельной однокомнатной квартиры на другом конце Москвы. Как я потом узнала, маме с жилплощадью посодействовали на новой работе – в одной крупной строительной организации, где она служила самым примерным образом секретарем-рефентом директора. Не прошло даром ее изучение стенографии и слепого метода машинописи! Из гостиницы она уволилась по причине равнодушия и наплевательского к ней отношения со стороны начальства.
А дело было так. Повышенное внимание одного постояльца к моей родительнице стремительно переросло сначала в навязчивость, а затем и в настоящее хамство, в результате чего мамаша написала докладную, в котором довела до сведения руководства гостиницы, что проживающий в номере 23 товарищ Велибков в ночь с семнадцатого на восемнадцатое октября нарушил правила поведения в гостинице и во втором часу ночи ломился в дверь к дежурной (т.е. к ней), что, естественно, очень оскорбило дежурную. В конце она просила принять меры. Однако никаких мер принято не было, и гнусный Велибков продолжил свое наступление на дверь дежурной через трое суток. Мама наступление выдержала достойно – дверь не открыла, а утром плюнула и написала заявление об уходе, после чего устроилась секретарем-референтом к директору одной крупной строительной организации.
Мне шел пятый год, когда я вцепилась в мамашину руку, глядя на пустые стены старой комнаты второго этажа, посреди которой стоял вишневый мотоцикл, а в углу прямо на полу храпел папаша в обнимку со спасенной сукой.
