необъятной горы, оказались исключительно летними: мой любимый сарафан из крепдешина на широких бретелях с юбкой, скроенной по косой, густого шоколадного цвета, с приглушенно-желтыми, размытыми подсолнухами (обычно к нему я надеваю крупные янтарные бусы – очень эффектно). Но какой сейчас от него прок! Тоненькая шерстяная майка с короткими рукавами до локтя, юбка из штапеля необычной расцветки – в огурцах, строгий густо-красный пиджак для деловых встреч, который я обычно надеваю весной под темно-серые брюки. Брюки остались лежать в куче, в шкафу, в Москве. Везет же им! Хотелось бы мне сейчас быть на их месте! Джинсовые шорты, бриджи, топики, маечки! А самым ужасным был костюм садомазохистки из черной тончайшей кожи, который шутки ради мне купил Овечкин в прошлом году перед самым моим днем рождения, когда мы, по обыкновению, бродили с ним по секс-шопам и отделам женского белья: бюстгальтер с мощными металлическими заклепками и юбка с неровным подолом, в некоторых местах неприлично откровенной длины.
Мне решительно нечего надеть после бани. Хорошо еще, что, послушав Женьку, я каким-то чудом захватила нижнее белье.
И не было другого выхода, как попросить у мамы свои старые джинсы, которые неприлично носить даже дома, и один из тех вытянутых, протертых свитеров времен института.
– А что в твоей набитой до отказа кишке, позволь узнать? – ехидно спросила она.
– Там кое-что другое, но очень нужное, – уклонилась я от ответа.
– Вот и надевай на себя это «очень нужное». – Мама злилась – она все еще не нашла лифчик. – Я не знаю, где твои джинсы, кофты, юбки! Не знаю! Может, на чердаке, может, в гараже, может, в мастерской! Не знаю! – И, подумав, добавила: – Ой, какая же ты, Машка, росомаха!
Нет, росомаха лучше, чем я. Где-то читала, что этот хищный зверь, обитающий в сибирской тайге, по крайней мере, хоть приносит пользу – как санитар леса, уничтожает трупы животных. Я же не приношу тут, кажется, никакой пользы – не успела приехать, как сразу заболела, теперь вот сижу перед сумкой с летними вещами, не зная, что мне надеть. Может, нацепить на себя все вещи сразу?.. Однако маме я решила не раскрывать степень своей никчемности и ядовито сказала:
– «Не бери с собой ничего! Там все есть!» Я это предвидела. Предвидела, что тут давно уже нет ничего моего. Хорошо, не послушала тебя!
– Тогда какие проблемы?
– Никаких. Решила тебя проверить. Просто не представляю, что было бы, если б я не взяла с собой, как ты выражаешься, свою «кишку»! – победоносно заявила я, но легче от этого не стало – неизвестно, сколько предстояло ходить в том, в чем приехала – не надевать же на себя, хоть и любимый, открытый крепдешиновый сарафан, когда на улице минус 25 градусов!
Вообще не представляла раньше, что способна несколько дней не менять одежду, впрочем, как и то, что смогу столько времени выдержать без мытья – мои пышные, блестящие волосы превратились в крысиный хвостик, тоже, правда, блестящий, но далеко не от чистоты… На лбу вскочило два отвратительных прыщика.
– Это от грязи, – уверенно сказала я маме.
– Какая тут грязь? – удивилась она. – Это у тебя простудного характера.
– От простуды могут быть лихорадки, а не прыщи.
– Не спорь со мной! И вообще, хватит меня доводить с двух сторон! – взорвалась она и поддала кипятка.
Париться я не люблю, но, несмотря на это, в бане я торчала довольно долго из-за того, что ужасно соскучилась по воде, и все думала, что я еще недостаточно отмылась. Мама от души хлестала меня можжевеловым веником, отчего я вся покрылась красными пятнами (оказалось, что у меня аллергия на можжевельник), а потом нечаянно обдала крутым кипятком коленки. На этом мытье можно было считать оконченным.
– Что ты под руку лезешь? Не видишь, я воду разбавляю! – пыталась перекричать она мой рев. – На ковш и писай скорее, а то волдыри будут, – приказала мамаша.
– Не хочу я писать, сама писай, – вытаращив глаза, горланила я.
– Я тоже не хочу, – несколько удивленно заметила мама и ринулась к выходу. Она открыла дверь и прокричала: – Коля! Коля! Помочись в ковшик, Машка все коленки кипятком ошпарила.
– Мрак! – послышалось с улицы.
– Да не буду я его мочой свои коленки обливать! – возмутилась я. – Совсем уже! Ты как Анжелкина мать – уринотерапия какая-то!
– Не будь дурой! – разозлилась она. – Это же первый способ против ожогов!
– А я тоже не хочу! – распахнув дверь, заявил отчим.
– Это ты из-за вредности все! Я говорю, Манька ноги ошпарила, а ты даже этого не можешь, не говоря уж ни о чем другом!
– Я еще и виноват! Ноги ошпарила! Да это ваши проблемы! – вызывающе крикнул он и захлопнул дверь.
– Жлоб! И этого добра ему жалко! А ты уродина! Одевайся и иди ложись в кровать! – скомандовала она.
Вообще-то Николай Иванович был не жадным человеком, но у каждого свои странности…
После бани я скрипела от чистоты, но все омрачало жжение коленей. Было такое ощущение, что с них медленно, но верно сдирали скальпелем кожу. Лежа в постели, я поняла окончательно – и никто на свете не сможет переубедить меня в обратном: я человек городской и совершенно не приспособленный к деревенской жизни. Все для меня дико в деревне: и отсутствие душа, и баня с можжевеловыми вениками, и туалет на улице, и печка, которую приходится топить каждый день, – одним словом, эта жизнь не по мне. Я с ужасом представляла, вернее, вовсе не представляла, как я тут смогу продержаться целый месяц.
На следующий день мама с отчимом уехали в райцентр – там каждую пятницу бывала ярмарка. Торговый люд съезжался со близлежащих городов и весей и продавал то, чего в Москве было не сыскать ни
