Теплого, благодарного ответа не последовало. Вместо этого, повалившись на диван, Малов разрыдался. Санитары увели его в палату.
То, что произошло с больным, не имело ничего общего с шизофренией. Это была осмысленная, живая человеческая реакция на неприятную ситуацию. Какое-нибудь потрясение, сильное чувство, сложная жизненная обстановка часто вызывают у неустойчивых людей такого рода нервную реакцию. Иногда такая реакция похожа на признаки психического заболевания, похожа до такой степени, что ее трудно отличить.
Бывает и наоборот — за ширмой этих живых реакций может таиться настоящая психическая болезнь.
И все-таки Малов оставался для меня загадкой. Одно было ясно: нужно внимательно понаблюдать и выяснить, что именно нарушило его душевное равновесие.
На следующий день во время обхода я как бы невзначай задала больному несколько вопросов. Многие ли из его сослуживцев пошли на фронт? Призывался ли в армию он сам? Очевидно, почувствовав мою настойчивость, он отошел в глубину комнаты, стал спиной к свету и, злобно взглянув на меня, вдруг закричал истошным голосом:
— И вы с ними заодно? И вы хотите сделать меня сумасшедшим? Нет! Я не позволю!
— Вы слишком разумный человек, Борис Николаевич, чтобы на простые вопросы отвечать так неспокойно, — сказала я и вышла из палаты.
Великий физиолог Иван Петрович Павлов говорит:
«Сколько есть разнообразных случаев болезненного нервного состояния людей, когда у них нормальная деятельность поддерживается более или менее только до тех пор, пока их не коснутся компоненты, хотя бы и очень незначительные, даже в виде словесных намеков, тех сильных и сложных раздражителей, которые первоначально обусловили нервное заболевание»[1] .
Значит, можно допустить, что нервная болезнь Малова вызвана какой-то психической травмой, может быть, связанной с войной? Но как это установить?
Жена Малова неоднократно обращалась ко мне с вопросом, выздоравливает ли ее муж? Я отвечала, что он будет здоров, а сама вновь и вновь вдумывалась в слова Павлова, который писал о перенапряжении нервных процессов, о сшибках и нервных срывах, которые могут повести к неврозу, к психогенной реакции. И больные в конце концов выздоравливают, хотя в мозговой коре еще надолго остается «больной пункт».
После моего ухода рыдания Малова не прекращались. В каком-то ожесточении он щипал себя, царапал лицо, рвал волосы. Неприятная сцена доставила мне, признаюсь, большое удовлетворение. Реакции больного казались еще более «живыми» и отдаляли вопрос о шизофрении. Значит, прав районный психиатр?
Однако радовалась я недолго. Малов словно нарочно повел себя совсем не так, как я полагала. Он лег в постель, с головой зарылся под одеяло и в течение четырех дней не только не отвечал на вопросы, но и ничего не ел. Полная безучастность ко всему, абсолютное безразличие, никаких «живых» реакций. Типичное поведение больного шизофренией. Несколько дней я не знала, что и думать. Еще через день больной при обращении к нему стал отвечать стонами и дрожал так, что под ним двигалась кровать. Поведение было, несомненно, снова «живым», с обычными реакциями. Он выслушивал вопросы и хотя своеобразно, но все- таки на них отвечал.
У меня сложилось впечатление, что я нащупала психическую травму, которая вызвала нервную реакцию. Видимо, это был страх. Бомба, упавшая в соседний дом и причинившая Малову легкую контузию, оставила глубокий след в его психике.
Пока, решая трудную задачу, я переходила от уверенности к новым сомнениям, жена Малова не давала мне покоя. Она донимала меня расспросами, советами, требовала ежедневных свиданий с больным, немедленного диагноза, особенного лечения, в котором, по ее мнению, нуждался муж. Отрицание у мужа психической болезни мной, лечащим врачом, ее не удовлетворило. Она рассуждала по-обывательски: плач, стоны были для нее бесспорными признаками сумасшествия. И сама она проявляла крайнюю неуравновешенность. Я объяснила ей, что окончательный диагноз теперь ясен: у Бориса Николаевича шизофрении нет, но есть нервная психогенная реакция на какую-то неблагоприятную ситуацию.
Жена больного возмутилась и стала серьезно мне мешать. Особенно наседала она на меня в период голодовки Малова. Врываясь ко мне в кабинет, кричала угрожающе:
— Вы должны знать, что мой муж ценнейший человек. Его жизнь дорога государству. Я сообщу о том, что он умирает с голоду.
— Но Борис Николаевич пьет куриный бульон из ваших же рук, — заметила я.
— Какое бездушие! — крикнула она и выбежала из кабинета. — Я требую консультации лучших профессоров!
Жена Малова, наконец, добилась консилиума.
В психиатрии, как и в других областях медицины, встречаются болезни стойкие, хронические и кратковременные, острые. Первые, как правило, сопровождаются глубокими анатомическими изменениями. Роль врача в таких случаях сводится к облегчению страданий, к улучшению деятельности организма, к возможному продлению жизни.
Но значительный контингент больных относится к страдающим так называемыми психогенными реакциями. Что же такое «психогенные реакции»? Это целая группа болезней различного происхождения, течения, имеющих между собой одно сходство: они возникают или внезапно в результате какого-либо жизненного потрясения, психической травмы, шока, или развиваются медленно в результате постепенного наслоения невзгод. Допустим, что ночью в доме случился пожар. Женщина, поддавшись внезапному страху, вскакивает с постели, выбегает на улицу и вдруг вспоминает, что в доме остался ее ребенок. Но бежать обратно уже поздно, дом охвачен пламенем. Ребенок погибает. Это большое горе, и каждая мать будет потрясена им. Это вызовет тяжелую психогенную реакцию.
Однако у подавляющего большинства людей тяжелые потрясения не вызывают психозов. Люди переживают свои страдания по-разному. Подобные события выводят из равновесия. Сознание несчастья, особенно своей вины, так нестерпимо, что в психической жизни остается тяжелый, иногда длительный след.
Выявить конкретную причину такого заболевания и найти способ восстановить душевный покой больного, заставить его выздороветь — вот главная задача врача-психиатра.
В описанном случае дело не только в трусости. Смелость и отвага не родятся вместе с человеком. Эти качества вырабатывает жизненный опыт. Основным стимулом к преодолению страха является чувство долга, патриотизм.
Придя к выводу, что причиной болезни Малова был страх, я разработала план лечения. Мне казалось, что для его успешного исхода следует обратиться к чувству патриотизма больного.
Каждый день я осторожно беседовала с Маловым то о новых успехах нашей армии, то о тяжелом положении на отдельных фронтах. Как бы случайно включалось радио, сообщающее о ходе войны. Малов, конечно, не понимал цели таких разговоров, но постепенно поведение его стало меняться к лучшему.
В то время я объясняла эти результаты только методом лечения. Но после я поняла, что слишком много приписывала себе, не учитывая в характере Малова одной черты — его повышенной внушаемости. Именно потому ежедневные разговоры и действовали так целебно на больного. Хорошо подействовал и метод лечения сном, который я применила по совету профессоров. Нервный «срыв» под влиянием длительного сна сгладился. Малов стал выздоравливать.
Находясь уже на правильном пути, я упустила еще одно существенное соображение, а именно не догадалась подробно расспросить жену больного о его отношении к военной службе. Теперь («лучше поздно, чем никогда») я начала выяснять. И неожиданно выяснила самое главное: отправлявшиеся на фронт близкие друзья и сослуживцы Малова усиленно звали его с собой и даже записали в народное ополчение, но… он заболел.
— Но почему вас так интересует этот вопрос, и какое отношение это имеет к его болезни? — недоумевала жена больного.
Так просто. Большое спасибо! — пожалуй, слишком горячо сказала я.
