Медицинская сестра горячо заверяла собрание, что более внимательного врача, чем Анна Ивановна, она в течение двадцатилетней практики не встречала.
Престарелый профессор Ф. с розовыми щечками и с волосами «щетинкой» сказал, что с его больными ничего подобного не могло произойти потому, что в своей практике он доверяет не лекарствам, а природе, которая «лечи или не лечи, а свое, батенька, возьмет».
Доцент П. заявил, что он категорически отказывается верить в ошибку Мироновой, которая часто приглашала его на консультации и всегда очень считалась с его мнением.
Взволнованная, почти не отдавая себе отчета в том, что буду делать дальше, я стала писать записку: «Товарищ председатель! Мне кажется, никто еще не сказал самого главного. Дайте мне слово. Я психиатр и постараюсь осветить некоторые стороны. Возможно, это внесет необходимую ясность…»
Но в тот самый момент, когда я собиралась отослать записку, было объявлено, что слово предоставляется профессору Р. Записка осталась у меня зажатой в руке. Я поняла, что взяла на себя слишком много.
Справа от меня поднялся с места высокий седой человек с близорукими глазами. Это был профессор- психиатр, долгое время работавший на севере, а последние годы в той же больнице, что и Анна Ивановна. Все пристально смотрели на него. Профессор Р. густо покраснел и носовым платком протер запотевшие очки. Я заметила грустный, немного удивленный взгляд Анны Ивановны.
— Товарищи! — неожиданно громко сказал Р. — Я решил выступить потому, что никто не пытался по-настоящему разобраться в поступке врача Мироновой и в мотивах ее действия. — Он кашлянул и продолжал: — Двадцать лет проработала Анна Ивановна на врачебном посту. Мы, психиатры, хорошо понимаем, что это были двадцать очень трудных лет. Не все это понимают. Работу врачей люди видят со стороны. Они не могут поэтому знать, что значит ежедневно, ежечасно отвечать за здоровье и жизнь человека. — Профессор снял очки и снова их надел. — Попытаюсь объяснить это так, чтобы все могли на минуту поставить себя на место врача Мироновой, посмотреть ее глазами, пережить то, что она переживает, применяя новые действенные методы лечения. Может быть, тогда в другом свете вы увидите ту «преступную халатность», в которой сегодня обвиняют Анну Ивановну. — Он взглянул на нее и продолжал: — Есть психические болезни, которые очень трудно, а иногда невозможно лечить обычными средствами — покоем. Бывают случаи, когда требуется активное вмешательство в деятельность организма. Нужна перестройка обмена веществ, вегетативных процессов, мобилизация всех защитных средств организма. Применение снотворных средств или их смесей вызывает длительный сон. Основа этого лечения разработана великим русским физиологом Иваном Петровичем Павловым. Он доказал, что сон есть не что иное, как нормальное физиологическое охранительное торможение клеток головного мозга. Сон охраняет нервные клетки мозга от переутомления и болезненного состояния. Со стороны все выглядит просто. Врач тщательно подготавливает организм больного и затем дает ему снотворное лекарство в строго определенной пропорции, установленной для больных такого-то веса при такой-то форме болезни.
А будет ли одинаков результат? К сожалению, нет.
В одном случае сон наступает не сразу, и мы имеем, наоборот, возбуждение с тревогой и страхами; в другом — наступает благодетельный длительный сон. Иногда — редко, очень редко — может наступить паралич дыхания и смерть. И это бывает, товарищи, даже при самом внимательном изучении организма больного. Тончайший механизм работы нервной системы одного больного отличается от другого, как отпечатки пальцев разных людей. Наука еще не изучила до конца этих сложнейших реакций человеческого организма. Так что же? Отказаться наотрез от применения активного метода лечения? Оставить больных без помощи, обречь их на жалкую жизнь, жизнь, в буквальном значении слова лишенную всякого смысла? И ради чего? Из опасения встретить одного, у которого будет необычная, может быть, бурная реакция на введение лекарственного вещества?
Некоторые врачи так и поступают. Они прописывают менее эффективные, но зато безобидные средства лечения. Может быть, они и правы? Невольно приходится задуматься, применяя новый метод лечения, а не произойдет ли осложнение и надо ли так активно вмешиваться? Ведь иногда бывают и такие случаи, когда лучше создать больному только покой, и это его исцелит. Обо всем следует подумать врачу.
Профессор помолчал и громко спросил:
— А кто из вас задал вопрос, ради чего, собственно, врач Миронова пошла на этот риск? Ведь она тоже могла все свести к ваннам и обычным лекарственным средствам. Никому не пришло бы в голову обвинять ее в ухудшении состояния больной. А в данном случае неудача грозила врачу страшной карой, успех не сулил бы ей лично никакой награды. Впрочем, это неверно! Конечно, она ждала награды и ради нее рисковала всем своим благополучием. Ради этой награды стоит рисковать. Эта награда — возрожденное здоровье больного!
Все нервы напрягаются, когда следишь за малейшими симптомами начинающегося искусственного сна. Вот возбужденный больной после приема снотворного быстро и спокойно засыпает. Неистовый человек начинает дышать ровно и глубоко. Сон делается все глубже. А врач? Врач неотступно находится у постели больного. Врач знает, что длительный глубокий сон, подавляя возбуждение нервных клеток, вызывает в организме человека тончайшие изменения в процессах обмена. Сон так глубок, что кажется, будто сердце замедляет работу, но пульс ровный, четкий. Еще секунда. Не дышит? Как медленно тянется время! Секунда, другая. И вот, наконец, больной вздохнул. И ты вздыхаешь вслед за ним — всей грудью, всем существом. И будто крылья вырастают за плечами, так легко тебе становится.
Сон перестроил весь организм больного. Беспомощный человек снова возвращается к жизни, чтобы жить, любить, работать вместе с другими людьми. Ты смотришь на него, и он тебе в эту минуту дороже всего на свете, потому что это ты дал ему новую жизнь, как мать ребенку.
Вот, товарищи, награда, которую ждала Анна Ивановна и ради которой рисковала. А осложнение у больной произошло от вполне определенной причины, которой, к сожалению, мы еще не знаем, но рано или поздно будем знать. Тогда подобных случаев больше не будет. А знать мы будем, обязательно будем!
Теперь голос профессора звучал особенно громко:
— Так скажите, справедливо ли обвинять врача Миронову в преступной халатности? Нет! Думаю, что и присутствующие придут к этому выводу. Не осуждения, а благодарности заслуживает врач Миронова. Советским психиатром руководила поистине большая любовь к больному!
Когда профессор Р. кончил свою речь, в зале поднялся невообразимый шум. Председатель долго звонил.
— Товарищи! Объявляется перерыв!
Не помню, как это случилось, но я с удивлением увидела, что нахожусь у двери, в самой гуще людей, а какая-то сухонькая старушка тянет за рукав покрасневшего профессора Р. и со слезами умоляет:
— Простите меня, поспешила я, старая, с заявлением… Профессор, видимо, не мог понять, что собственно ей нужно, растерянно и сердито отмахивался, уверяя, что он здесь ни при чем.
— К ней идите! — неожиданно сурово буркнул профессор Р., указав на Анну Ивановну, и скрылся за дверью.
Не в силах справиться с охватившим меня радостным волнением, я направилась к выходу.
Как может быть счастлив советский специалист, которого в горькую минуту незаслуженной обиды Родина ободрила горячим напутствием: «Дерзай, твори!».
С этого дня я твердо пошла по избранному пути.
Чья вина?
Ему было лет тридцать. Большие голубые глаза, чистый лоб, рыжие борода и усы. Кроткое выражение лица. Первое, что я от него услышала:
— Доктор, перед вами неизлечимо больной. Я собралась возразить, но он перебил меня:
— Да, да. Это так. Я много читал по психиатрии. Мне известна система наследственности Менделя, психоанализ Фрейда, концепция Крепелина о раннем слабоумии. Вынужден утверждать, что схожу с ума.
