вызывали?
— Медицинского?
— Автомобильного! Там ведь дело с угоном машины.
— А что? — Родион насмешливо оглядывает Олега.
— Он уже прибыл. Я с ним в одном вагоне ехал.
— Поздравляю с приятной встречей.
— Для тебя она будет не менее приятной. Это Сашка Мазурин.
— Мазурин? — Оживление слетает с лица Родиона. «М-м-да, — думает он. — Вот так сюрприз». — Что ж, он смыслит в этом деле...
И вдруг мозг затопляет воспоминание. Родион даже запрокидывает голову, так явственно оно. Кольцевая трасса в Бикерниеке. Сосна на высоком холме, под которым они лежат вчетвером... Мчащийся на обгон красный «Москвич» с цифрой 60... Как многократное эхо, Сашкино имя в репродукторе: «...второе место, серебро»... Вьющийся серпантин дороги, лесной ресторан. Валда танцует с Мазуриным, драка Сашки из-за нее с каким-то ублюдком... А ночью в мягком морском прибое Валда по колени в воде отжимает волосы. Родион подкрадывается к ней, хватает в охапку... А через день Валда остается с Мазуриным. Он заставляет себя встать, сбросить все это. Как она смотрела на Мазурина после драки в ресторане... Бог ты мой!
Сколько раз за эти годы Родион уже разыгрывал эту партию. Думал, где была ошибка и что можно было исправить. Как будто, если от тебя уходит первая любовь, можно что-то исправить. Господи, может, первая всегда уходит? Раньше, позже. До брака, после. Вот у Олега ушла после. Ну и что?..
— Растолкуй мне, — Олег держит в руке стакан, — что же это за дело Рахманинова.
— Обычное, — отмахивается Родион, как бы выныривая из другого мира. — Избалованный, циничный парень. Когда что-нибудь втемяшится в голову — вынь да положь. Не дадут — можно и силу применить. Ты Тихонькина помнишь? — перебивает он себя. — Так вот, обнаружились новые обстоятельства. — Родион вдруг торопливо, сбивчиво начинает рассказывать о ноже, письмах. — Знаешь, — восклицает он, — для меня Тихонькин — это как «быть или не быть»! Не могу остаться в дураках, когда мне абсолютно ясно, что убил не он.
— Подожди, — просит Олег. — Мне сначала нужно понять, что с этим угонщиком.
— Что понимать-то? — Родион раздосадован. — Тебе небось Ирина все рассказала.
— Ты не допускаешь здесь судебной ошибки?
— Да ты что? — Родион уже жалеет, что заговорил о делах с Олегом. — Какая ошибка?
— А чем ты объяснил это избиение? Причина тебе ясна? Говорят, он был неплохой парень...
— Кто говорит? — злится Родион. — Что ты слушаешь пересуды?
— Да ты не кипятись. Я хочу понять. — Олег подходит к окну. — Вот, к примеру, — спокойно продолжает он, — почему он угнал чужую машину, когда у них есть своя?
Родиону вдруг становится стыдно: Олег бросил отпуск, примчался. А они как-то все не о том.
— Знаешь, — извиняется он, — я тебе потом все разъясню. У меня жуткий день сегодня. Я хотел о Тихонькине посоветоваться.
— Успеешь. Объясни в двух словах об угонщике — и перейдем к твоим заботам. Ирина считает, что в рахманиновском деле много неясного, странного...
— Милый, ну что неясного? Рахманинов пойман с поличным в момент, когда он катался на угнанной машине.
Родион машинально включает телевизор. На экран медленно выплывает группа футболистов, толпящихся у ворот. Склонившись над мячом, размахивает руками судья, напротив него так же размахивает руками капитан команды.
— Выруби звук, — советует Олег, — и так все уяснишь.
— Ты пойми, — говорит Родион, подчиняясь, — даже самым толковым двум людям в одном и том же происшествии видится порой прямо противоположное. Для этого человечество и изобрело обвинение и защиту. Как же ты судишь, выслушав только одну сторону?
Он все еще смотрит на экран, потом вскакивает, прохаживается по комнате.
— Ну хорошо. — Он смотрит на часы. — Давай, у меня еще час с лишним в запасе. В чем именно сомневается Шестопал?
Олег сам не готов еще к прямому разговору. Ему вдруг отчетливо представляется, как он придет в зал на этот процесс, а Ирина будет рассказывать суду о соседях, разговоре с Рахманиновым ночью у гаража, описывать утреннюю картину, которую там застала.
— У нее создается впечатление, что в этой истории много предвзятости...
— Читал ее показания, — нетерпеливо обрывает Родион, — ну и что? Что ее смущает?
— Да подожди ты, — не выдерживает Олег, — ты хорошенько вникни в ее опасения. Они стоят того.
Он подходит к телевизору, выключает его.
— Прежде всего ее смущает, — Олег медленно возвращается на свое место, — что Рахманинов, пренебрегая прекрасной возможностью остаться незамеченным, сам окликнул ее. Для чего нужны человеку, уже задумавшему преступление, свидетели? Значит, Рахманинов не задумывал угона? А что потом произошло между ним и Мурадовым? Этого никто не знает. Очевидцев нет.
— Если б мы рассчитывали только на них, — усмехается Родион, — раскрывалось бы очень мало преступлений. Допускаешь же ты, что существуют средства, научно обосновывающие виновность обвиняемого?
— Да, да, конечно, — отмахивается Олег. — Но разве в данном случае не могла быть просто ссора?
— Ну и что? Конечно, была. Но результат ее не драка, а в сущности, избиение.
— Почему?
— Потому что драка — это когда люди бьют друг друга, а избиение — когда бьют одного. Или бьет один. Улавливаешь разницу?
— А если первый удар — ответ на что-то? Трудно предположить, что человек, до этого не грешивший рукоприкладством, кинется без всякой причины избивать другого.
— Допустим, ты прав на сто процентов, — Родион подходит совсем близко к Олегу, — но обвинение справедливо говорит о зверском избиении, когда жертва не сопротивлялась, без попытки впоследствии оказать помощь пострадавшему. Все это имеет определенную юридическую квалификацию, и никуда от этого не денешься.
— Мне кажется, что ты не вник достаточно глубоко в непосредственный повод к избиению. Не думаешь же ты, что все действительно из-за машины?
— Ладно, — сдается Родион. — Если ты настаиваешь... Поехали, — подбегает он к вешалке, — одевайся!
— Это еще зачем?
— Дома у меня выписки из дела и копия обвинительного заключения. Основные показания Рахманинова в нем приведены. Посмотрим их вместе.
«Да, этого у него не отнимешь, — усмехается про себя Олег. — Хватка бульдожья».
Когда они подходят к дому Родиона, начинает темнеть. В сумерках нереальными кажутся полуколонны, пилястры, пористый камень старой кладки. А комнаты Родиона с лепными потолками, полукруглыми венецианскими окнами заливает теплый желтый свет. Прочная многовековость мебели, старинных канделябров, небольшой секретер с выдвигающимся баром, в узкой высокой голубой вазе цветы.
— Раздевайся, — торопит Родион. Он идет к секретеру, вынимает папку с записями. — Вот, — тычет пальцем в какую-то строчку. — Слушай и вникай с ходу.
Олег еще не приспособлен к такому напору — видно, здорово он отвык от городского темпа.
— «Рос я в семье, — читает Родион, — где меня с детства очень баловали...» Да, забыл предупредить, — перебивает он себя. — Раньше Никита подбрасывал следствию разные версии то о женщине, которая может засвидетельствовать его ночное алиби, то о некоем Бруннаре, который якобы,
