– У-у-у, какая ты стала!
Тетя Клава смутилась и немножко расстроилась. Ей в глубине души казалось, что она меняется мало. Меньше, чем другие.
Эдик прошел, снял пальто и шляпу. Он оказался лысым, в модной водолазке из синтетики.
– А еще говорила, что ты в Москве живешь, – упрекнул Эдик.
– Очень хороший район, – заступилась тетя Клава. – Здесь даже иностранцы живут, из Африки.
– В Африке и не к тому привыкли. Там у них вообще пустыня Сахара.
Прошли в комнату.
На подоконнике на своих высоких нежно-желтых ногах стоял петух и смотрел в окно. На вошедших он не оглянулся – видимо, его что-то сильно заинтересовало.
– А у вас что, готовых кур не продают? – удивился Эдик.
– Продают, – сказала тетя Клава.
Перешли в кухню. Там было теснее, уютнее.
Эдик расстегнул портфель, достал оттуда водку и миноги. Миног было ровно две штуки, одна для Эдика, другая для тети Клавы.
Тетя Клава поставила на стол все, что случилось у нее в доме: соленья с базара, холодную баранину с чесноком, рыбные котлеты, которые при некотором воображении можно было принять за куриные. Картошку она слила, потом подсушила на огне, бросила туда большой кусок масла, толченый чеснок и потрясла сверху промолотыми сухарями.
Выпили по рюмке.
– У-у-у! Какая ты стала! – снова сказал Эдик, отфыркиваясь. Может, он решил, что тетя Клава не расслышала первый раз.
Ей захотелось сказать: «На себя посмотри!», – но смолчала, положила ему на тарелку кусок мяса в красновато-золотистом желе.
– А ты хорошо живешь! – похвалил Эдик.
– А вы как?
– Публицистом стал. Я по издательским делам в Москву приехал.
Эдик поставил портфель на колени, вытащил оттуда брошюру с черной бумажной обложкой. На обложке белыми буквами было написано: «Участок добрых воспоминаний».
– А это что за участок? – спросила тетя Клава.
– Кладбище, – сказал Эдик и стал есть.
Тетя Клава из вежливости подержала брошюру в руках.
– Все на ярмарку, – проговорил Эдик. – А я с ярмарки.
– С какой ярмарки? – не поняла тетя Клава. Ей почему-то представился Черемушкинский базар.
– Жизнь прошла, – сказал Эдик. – И ничего хорошего не было...
– Все-таки что-то было.
– А помнишь, как ты меня любила? – неожиданно спросил Эдик.
– Нет, – отреклась тетя Клава. – Не помню.
– А я помню. Меня больше никто так не любил.
– А жена у вас есть? – спросила тетя Клава.
Эдик рассказал, что похоронил жену, и заплакал. Тетя Клава посмотрела на его рот, сложенный горькой подковкой, как у ребенка, и заплакала сама. И в кухню на цыпочках пробралась тихая уютная печаль.
– Хочешь, поженимся? – вдруг предложил Эдик.
– А зачем? – наивно удивилась тетя Клава.
– Стариться будем вместе.
– Но я уже не люблю тебя, – извинилась тетя Клава.
– Так я же не любить зову, а стариться, – объяснил Эдик. – Тоже мне невеста...
В кухню вошел петух. Видимо, ему надоело стоять на подоконнике.
Петух затрепетал крыльями и взлетел, рассчитывая сесть на спинку стула, на свой привычный насест. Но стул оказался занят гостем. Петух взлетел чуть повыше и сел на плечо Эдика. Эдик дернул плечом, петух свалился на тарелки. Эдик брезгливо взял его за крыло двумя пальцами и швырнул в угол кухни.
А дальше все развивалось очень быстро и одновременно очень медленно.
Петух полежал в углу кухни какое-то очень короткое время, секунды три или четыре, потом подхватился и, вытянув шею, очень быстро перебирая ногами, устремился к Эдику и клюнул его в ногу, под колено.
Эдик брыкнул ногой, петух отлетел на прежнее место, и у него снова появилась необходимая дистанция для разбега.
– У меня тромбофлебит! Он проклюнет мне вену! – воскликнул Эдик и, продолжая сидеть, затанцевал ногами, чтобы уменьшить вероятность попадания.
Тетя Клава метнулась в прихожую, сорвала с вешалки свое пальто, чтобы накинуть на петуха или на Эдика, в зависимости от расстановки сил.
Когда тетя Клава вернулась на кухню, то застала следующее зрелище: петух взлетел до уровня лица, а Эдик болтал перед собой руками, будто учился плавать по-собачьи. Они дрались, как два врага, и белые перья, элегантно планируя, летали по кухне.
Тетя Клава ринулась в эпицентр борьбы и выскочила обратно, прижимая к себе петуха. Он гортанно клокотал в недрах пальто и порывался обратно в бой.
Эдик без сил осел на стул.
– Невоспитанная тварь, – простонал он.
– Вы сами первый начали, – заступилась тетя Клава.
Эдик обиделся, встал и вышел в прихожую.
Он натянул пальто, затолкал пуговицы в большие расхлябанные петли, накрыл голову шляпой и ушел.
– Жених! – с пренебрежением сказала тетя Клава в закрытую дверь. – Писатель!
Она выпустила петуха на пол, потом подошла к окну и раскрыла форточку, чтобы проветрить дом.
За окном было черно. Ветер давил на стекла. Был такой ветродуй, как в шторм в открытом море. Говорили, что в Юго-Западном районе встречаются два ветра – южный и западный и роза ветров проходит как раз над их кварталом.
Тетя Клава представила себе, как Эдик идет, придерживая шляпу, рассекая лбом ветер. Вспомнила его серьезные намерения по отношению к ней, и ей стало его немножко жалко.
На краешке стола лежали забытые им очки в простой темной оправе. Тетя Клава схватила их и побежала из дому.
Догнала Эдика на остановке, когда он уже влезал в автобус, сунула ему в карман очки.
– Когда мы с тобой встретимся? – крикнул Эдик. – Где?
Тетя Клава внимательно посмотрела на шляпу, которая венчала его голову взамен прежней белой кепки.
– На участке добрых воспоминаний! – крикнула тетя Клава и побежала обратно, подгоняемая попутным ветром, получая от бега забытое удовольствие.
Когда тетя Клава вернулась домой, петух ее не встретил.
Форточка покачивалась и скрипела. На подоконнике, белое на белом, лежало легкое перышко.
Тетя Клава почувствовала, как все замерло, остановилось в ней, все органы как бы прекратили свою привычную работу.
Она отомкнула шпингалеты, рванула на себя балконную дверь. Посыпалась труха, обнажилась серая пыльная вата.
Тетя Клава вышла на балкон, посмотрела сначала вверх, потом вниз. Петуха не было нигде.
Был виден пустырь под куполом неба и четыре дома, четыре одинаковые высокие башни. Последний дом выстроили за зиму, пока балкон был закрыт.
Тетя Клава перебралась на соседний балкон и постучала в окно.
Долго ничего не было видно, потом шторы разомкнулись, как кулисы, и за стеклом возникли соседи тети Клавы, студенты-молодожены. Они стояли голова к голове, как перед фотообъективом, и смотрели на выступающую из мрака фигуру тети Клавы со вздыбленными от ветра волосами.
