горлица потопталась чуть на месте и взлетела. Полетела через колючку, в поле. Кошка постояла, посмотрела в небо и поплелась обратно ни с чем.
МОРФИЙ
«Давно уже отмечено умными людьми, что счастье – как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь. Но когда пройдут годы – как вспоминаешь о счастье, как вспоминаешь!»
Пишущая рука поставила восклицательный знак в желтой странице дневника. На столе лежали папиросы, спички, стетоскоп, руководство по акушерству и гинекологии Додерляйна, стояли склянки с камфарой и кофеином. Рядом с кожаным саквояжем – завернутые в марлю торзионные пинцеты и небольшой черный браунинг. Из трубы граммофона звучала музыка «Фауста».
Молодой человек с огромным чемоданом, баулом через плечо и докторским саквояжем спустился с дощатого перрона станции Сычевка. Накрапывал серый мелкий дождь, который пропитал здание станции, лошадей, редких пассажиров и уснувшего в телеге мужичка. Доктор подволок к нему багаж и окликнул. Тот долго озирался, потом суетливо обежал вокруг телеги и бестолково стал укладывать вещи на сено. Доктор уселся, достал папиросы. Тронулись.
Дорога была самой скучной из всех безнадежных дорог, которые только бывают в средней полосе России. Жухлость, бурьян, сырость. От холода и дождя зуб на зуб не попадал.
– Слышишь, братец, останови где, у кустов…
Возница не отвечал. На много верст кругом не было ни души, казалось, что в этот момент между небом и землей двигаешься только ты один.
Доктору было двадцать четыре года, хотя выглядел он моложе, чего, конечно, стеснялся. Оттого он носил строгий пробор и тугие галстуки. Хотя он уже успел провести с дюжину ампутаций по фронтовым госпиталям, университет он кончил совсем недавно. До срока, как и все его одногодки в 1916-м, он вышел ратником ополчения второго разряда.
– Останови уже, друг, где-нибудь, право, мочи нет…
Лошадь встала, будто и не двигалась. Доктор Поляков, путаясь в пальто, заметался по дороге, сначала к одной обочине, потом к другой. Что-то похожее на кусты, может, и виднелось вдалеке, но нога провалилась в лужу, Поляков чертыхнулся и пристроился, где был, уворачиваясь от ветра. Заметил, как возница, прямо возле телеги, не спеша управляется со своими мудреными крестьянскими одеждами, обвел глазами неровный горизонт и корявые вербы и вдруг столкнулся взглядом с двумя ездоками на подводе, выползшей из-за пригорка. Впрочем, они смотрели куда-то мимо, были то ли мужского, то ли женского полу, не разобрать, оба имели отрешенные, по-монгольски непроницаемые лица. Поляков порядком смутился, особенно когда, поравнявшись, один из них снял шапку и сложился пополам.
Правда, другой лишь коротко сплюнул. Это вроде бы и была баба. Доктор застегнулся, влез обратно и приказал трогать.
Когда приехали, уже темнело. Закоченевший и измученный Поляков искоса оглядывал оштукатуренное здание больницы с фонарем над крыльцом, флигель и сараи. Телега подъехала ко входу, хлопая и чавкая досками, брошенными для ходьбы через двор. Возница сдернул багаж, потом куда-то исчез. Доктор украдкой поправил волосы и узел на галстуке, молодецки спрыгнул с телеги, едва удержавшись на затекших ногах. Однако никто не спешил выходить навстречу. Еще раз оглядевшись, он начал было подтягивать чемодан к крыльцу, балансируя на всхлипывающей под ногами доске, но тут подскочил на помощь возница, и тут же ярким прямоугольником раскрылась обитая клеенкой половина дверей, явив на пороге двух причесанных женщин с приветствиями и с «милости просим», затем дядечку-фельдшера, борющегося со шпингалетами второй половины…
– Здравствуйте, здравствуйте, заждались уж…
– Проходите, проходите… Влас, я приму чемодан, поставь самовар, будь любезен… – мужичок-возница опять исчез. – Проходите туда, пальто давайте…
Толкаясь и любезничая, миновали сени и приемную с окошком регистрации, женщины что-то шепнули друг другу, а из ординаторской уже доносился голос фельдшера:
– Ну-с, разрешите представиться, Демьяненко Анатолий Лукич…
– Доктор Поляков, очень рад…
– Мы, знаете, уже с июня ждем… Писали сколько… Предшественник ваш, Леопольд Леопольдович, работу наладил, но без врача, сами понимаете… Треть в город направлять приходится… Вот они наконец спохватились, а то бы до весны ждали… Понятно, сейчас сюда силой никого не затащишь… Дураков нет… Да… Вот, разрешите познакомить, наши акушеры, также сестры милосердия в двух лицах…
На пороге комнаты улыбались женщины. Одна была Анна Николаевна, другая, постарше, Пелагея Ивановна. На круглом столе стояли варенье и четыре чашки. На окошке тюль и цветы.
– Вы, доктор, наверное, студентом еще будете? – спросила Пелагея Ивановна. – Или кончили?
– Кончил, разумеется, – Поляков строго достал папиросу.
– Моложаво выглядите…
– Прошу садиться, чаю выпьем, – предложила Анна Николаевна. – Сейчас уж самовар принесут.
– …Да, а больницу нашу раньше господа из Никольского патронировали, – рассказывал Анатолий Лукич уже в библиотеке, пока Поляков с некоторым трепетом разглядывал немецкие атласы и руководства. – Леопольд книги аж из Лейпцига выписывал, а лекарств еще на две революции хватит, – продолжал фельдшер в коридоре. – Здесь аптека наша, мази, кислоты, пиявки имеются…
Поляков растерянно читал латинские этикетки на банках и пузырьках…………………………..Morphium,
Кое-что было ему абсолютно незнакомо. Одну баночку он повертел в руках, на что фельдшер посетовал: «………………..ия последняя банка уж осталась».
Они прошли операционную, еще один коридор с торчащими из стены медными кранами, между палатами, и, как бы сделав круг, подошли к кабинету доктора. Фельдшер открыл дверь.
– Вот и кабинет его. Ваш, в смысле, – смутился он.
