понимал, что это роль, но все равно… Может быть, меня ломало потому, что я не актер. Но Балабанов убедил меня – ведь действительно эти слова произносятся, их говорят не монстры, не чудовища, их иногда говорят практически все. И если на это не обращать внимания, легче-то не станет. И в социальном смысле это точное попадание – не очень приятное для всех, но точное.
Знаю, что Данилу часто упрекают в том, что он примитивен, прост и незамысловат… Ну, отчасти я с этим согласен. Но у меня на его счет в мозгу возникает некая метафора: мне представляются люди в первобытном хаосе, которые сидят у костра в своей пещере и ничего еще в жизни не понимают, кроме того что им нужно питаться и размножаться. И вдруг один из них встает и произносит очень простые слова о том, что надо защищать своих, надо уважать женщин, надо защищать брата…
Мне не нравится слово «инстинкт» – какое-то оно животное. Но если любовь к родине – инстинкт и тяга к справедливости – инстинкт, тогда можно говорить о том, что герой действует именно на этом уровне.
Я очень рад, что о таких понятных вещах пришлось говорить мне. Я чувствую, что сказать это было необходимо именно сейчас…
Мне кажется, что существует жажда, такое кислородное голодание не от отсутствия силы, жестокости, обреза под курткой, а от отсутствия некоего слова закона, справедливости, что ли, пусть превратно понятой, оболганной, исковерканной…
Я не относился так уж серьезно к тому, что ему приходится нажимать на курок…
На войне много сомнительных в нравственном отношении парадоксов, если только не появляется понятие «враг». В «Брате» стреляют друг в друга не потому, что не хотят разговаривать, а потому что – враги и разговаривать невозможно…
Не должно существовать для человека, который делает кино, запретов: «это нельзя, это можно». Можно все, если ты сам за это отвечаешь…
Я отвечаю за моего героя и не отказываюсь ни от одного его слова, ни от одного поступка, хотя все это режиссер придумал.
Наверное, самое страшное – потерять то, из чего ты состоишь…
Взять себя за горло я не позволяю никому, в том числе и жизни. Хотя я фаталист. Но фатальна не жизнь, а судьба. Есть точка, где ты обязателен…
Детство – самое важное и потрясающее время в жизни человека. И я стараюсь не забывать про то, каким был я, чего хотелось мне…
Главная отличительная черта Данилы Багрова не в том, что он говорит «а чё?», а в том, что у него есть чувство собственного достоинства. Можно сказать, что «Брат» и «Сестры» – кино про человеческое достоинство. И это главное, что интересует меня в героях любого фильма, который мне хочется смотреть. Хотя, конечно, есть масса замечательных картин про болезнь, про страх, подлость и прочее – кому что ближе.
Опасаюсь заявлений типа «наше время пришло». Чье время?..
Вообще-то я настроен очень оптимистично насчет себя именно потому, что мне интересны разные люди…
Кто-то больше думает о деньгах, кто-то меньше. Для кого-то несчастье, что пудель умер, а у другого всю семью вырезали…
Сумасшедших денег в моей жизни не было – так, хватает на сигареты, на бензин, на еду. На нормальную жизнь…
Я все время повторяю: «Бу-бу-бу, надо верить в то, что ты делаешь. Любить то, что ты делаешь. Делать то, что ты любишь». А что? От этого никуда не денешься. Да ведь и нельзя врать, это же сразу видно. <…> Может, это у меня такой придуманный способ жить. Если я живу честно, то я вроде как защищенный: и за себя отвечаю, и за то, что я делаю, и за слова свои. Поэтому-то у меня, кстати, с интервью проблемы. Потому что ничего, кроме этого, придумать не могу.
Она (война в Чечне. – Ред.) идет. И мы должны очень внимательно относиться к тем, кто там был. Я много читал, что ребята возвращаются оттуда моральными калеками, убийцами и уродами… Нельзя так писать и говорить! Тот, кто так пишет, скорее всего, смог уберечь своего сына от Чечни. Деньги заплатил. В институт устроил или справку нужную достал. И правильно. Так сделал бы каждый из нас. Но с войны возвращаются те, кого не смогли уберечь. И никто не имеет права судить их.
Главное – не считать, что мы-то ничего не знаем, не понимаем, а вот народ… В этом чувстве вины на самом деле снобизм есть: мы, мол, утонченные натуры, все больше по искусству, а народ жизнь знает. Ты говори не «они» и «мы», а просто «мы». Признавай свою вину сколько угодно, но говори «мы»…
Моей дочке три года, и когда по телевизору показывали «Брат» и «Брат-2», я боялся, что она задаст какой-нибудь сложный вопрос, на который я не смогу ответить. Она внимательно смотрела, а когда дело дошло до сцены на кладбище, где мы возимся с трупами, она наконец спросила: «Пап, а почему дождик, а ты без шапки?»
Я не политик… Вещи, которые мне интересны, далеки от проблем этнических и национальных. <…> Эта тема (межнациональных отношений. – Ред.) опасна и спекулятивна! Когда один человек говорит другому: «Ты затронул мое национальное достоинство», сразу возникает ощущение, что «замочили» всю украинскую группу, что идет волна национал-шовинизма. От одной фразы возникает ощущение этнического конфликта. А на самом деле люди не поделили кокос. «Почему вы положили мне кокосы? – спрашивает украинец. – Вы что, не любите украинцев?» «Нет, – отвечают русские, – мы просто любим кокосы». С этого проблема начинается, и на этом ее надо резко заканчивать.
Я всегда и везде говорю: я не артист, я не артист, я не артист. А мне: «Не-е-ет, вы артист!
Это разные вещи – уметь перевоплощаться или быть собой перед камерой. Видимо, сейчас актуально второе. У нас прекрасные актеры, просто это разные вещи: то, что делаю я, и то, что делают они. Актеры часто бывают слабыми, ранимыми: мол, я всю жизнь играл зайчиков, а хотелось Гамлета. Или – я всю жизнь играл доброго героя, а хотелось злодея… И в то же время у них есть какая-то сила, которой обычные люди не обладают. Пока я еще не заболел кинематографом, я человек не публичный. У меня нет склонности к тому, чтобы себя демонстрировать. У меня нет ничего такого, что я не мог бы в себе сдержать, типа «не могу молчать». А вот люди, которые болеют этим, они и есть настоящие актеры, хорошие актеры. Иногда это мешает.
…единственный способ защиты от этой агрессивной реальности – оставаться самим собой. Самый
