– Ну неужели ты думаешь, что ты знаешь, а я нет? – удивляюсь я.
– Он меня обманул! – кричит Школьная Подруга и принимается плакать. – Я от него не ожидала! Он был частью моей жизни...
Я молчу. Ее послушать, можно подумать, что бросили ее, а не меня.
– Он что, совсем с ума сошел?
– Почему? – не понимаю я.
– Ну разве можно сравнить ее с тобой?
Сравнить, безусловно, можно. Объективно лучше я. Но ЕМУ лучше ОНА. Потому что она больше может ему дать. И больше у него взять. А я ни дать, ни взять.
– А как ремонт? – спрашиваю я.
– Плотника до сих пор достать не могу! – моментально переключается Школьная Подруга. – Поразительное дело! Никто не хочет работать. Им не нужны деньги. Им нужно только два рубля на портвейн. И все! Представляешь, я три месяца не могу найти человека, чтобы он сделал мне палку во встроенный шкаф.
– А зачем палка? – не поняла я.
– Пальто вешать! Я не могу въехать в квартиру, потому что мне некуда вешать пальто. Когда мы увидимся?
– Когда хочешь.
– Давай в конце недели.
Мы всегда договариваемся, но никогда не встречаемся. Видимо, моя прошлая жизнь, как культурный слой, опустилась под землю, а на земле другая жизнь. И голос моей Школьной Подруги звучит откуда-то из- под земли, может быть, поэтому она так и кричит, чтобы быть услышанной наверху.
– Я в тебя верю! – кричит Школьная Подруга. – Ты сильная!
Правильно. Я сильная. На мне можно воду возить.
Я кладу трубку. Из-под руки тут же выплескивается следующий звонок. Это врач. Не мой врач, а просто врач. Мы каждый год вместе отдыхаем семьями у моря и дружим взахлеб все двадцать шесть дней отпуска. В Москве мы не общаемся. Это как сезонная обувь. В одно время года носишь не снимая, а в другое время закидываешь на антресоли. Когда мы через год встречаемся снова, то кажется, будто не расставались. Чувства свежи и прочны.
– Возненавидь! – рекомендует он. Значит, знает.
– Зачем?
– Энергия ненависти. Очень помогает.
– Выпиши рецепт, – прошу я.
– На что? – не понимает врач.
– На ненависть, на что же еще...
Он раздумывает, потом предлагает:
– А хочешь, пообедаем вместе?
Я ничего не ела с утра, а если быть точной, я не ем третьи сутки.
– Не могу, – отказалась я. – Не глотается.
– Может быть, тебе лечь в стационар? – раздумчиво предположил врач.
– В какой стационар? В дурдом? – догадалась я.
– Там тебя растормозят. А лучше всего – поменяй обстановку. Поезжай куда-нибудь.
Кити уезжает за границу после того, как Вронский поменял ее на Анну Каренину. Безусловно, поехать за границу лучше, чем лечь в дурдом.
– Я подумаю, – обещаю я.
– Думай, – соглашается он. – А я побегу. У меня операция. У меня больной на столе.
Ничего себе, больной на столе, а он треплется на посторонние темы. Вот и доверяй после этого врачам.
Я кладу трубку и думаю о тезисе «возненавидь».
Наверняка Энергия Ненависти поддерживает, как и всякая энергия. Но я сейчас люблю его как никогда, вернее, как когда-то. Когда мы шли с ним по лесу, а впереди поблескивал пруд. Над нами взлетела стая ворон и раздался шум, будто вороны побежали по верхушкам деревьев. Он остановился и поцеловал меня. Губы у него были холодные. Когда он меня желал особенно сильно, у него бывали холодные губы.
Я представляю их вместе. Она носит волосы назад, и ее удобно гладить по голове. Он гладит ее, сильно придавливая волосы ладонью. У него такая манера. Так он гладил меня, и Машку Кудрявцеву, и нашу собаку Фильку. У Фильки от этой процедуры оттягивались верхние веки, обнажались белки и глаза становились как бы перевернутыми. Такие глаза бывают на фотографии, если ее перевернуть головой вниз.
Может быть, действительно определить себя в дурдом? Раньше это заведение называлось «дом скорби». Мне дадут байковый халат, и я буду бродить, обезличенная, среди таких же, в халатах. Там все скорбят. Все в халатах. И я – как все.
В середине дня звонит Другая Подруга. Все-таки дотерпела до середины дня.
– Как ты? – спрашивает она. Хочет выяснить, как я корчусь, а потом побежать к Подруге и рассказать. Это даже интереснее, чем сходить в театр. Тут ты и драматург, и актер, и режиссер. А там – пассивный зритель.
– Что ты имеешь в виду? – не понимаю я.
– Ну, вообще... – мнется Другая Подруга.
– Индира Ганди в Москву приехала, – говорю я. – На отца похожа.
– На какого отца?
– На своего. На Джавахарлала Неру.
– А-а... – соображает Другая Подруга. – А зачем она приехала?
– По делам. А час назад произошла стыковка грузового корабля.
– Где?
– В космосе.
– А ты откуда знаешь?
– В газете прочитала. Ты газеты получаешь?
Но Другую Подругу интересует не то, что происходит в мире и в космосе, а непосредственно в моем доме.
– Ты-то как? – снова спрашивает она.
– А что тебя интересует? – наивно не понимаю я.
– Ну так... в принципе.
– В принципе, – говорю я, – неудобно сидеть на двух базарах одним задом, если даже он такой большой, как у тебя.
– Ты что, обиделась? – подозревает Другая Подруга.
– Нет. Что ты...
Я возвращаю трубку на место. Представляю себе смущение Другой Подруги и ее летучую досаду. «Несчастные сукины дети», – прочитала я недавно. Не помню у кого и где. Так и мы все: несчастные сукины дети – сыны и дочери. Мы сами во всем виноваты, нас не за что жалеть. Но мы несчастны, и нас надо пожалеть.
Ближе к вечеру звонит Гомонов и приглашает на концерт знаменитого певца. Лучше бы сел и написал главу. Обычно я не принимаю никаких мелких, равно как и крупных, услуг. Но если я останусь дома, я буду думать, а мне нельзя. Так же, как замерзающему спать. Ему надо двигаться, ползти.
Из соседней комнаты доносится смех Маши и Кости. А точнее – ржание. Так активно радостно воспринимать мир могут только очень молодые и очень здоровые организмы, у которых отлично отлажены все системы.
Певец на сцене поет и движется. Его ноги ни секунды не стоят на месте. Эту манеру принес к нам в Союз негр из «Бони М». Наш ничем не хуже: курчавый, весь в белом атласе, летящая блуза, пульсирующий нерв, будто его подключили к розетке с током высокого напряжения.
Я смотрю на него бессмысленным, застывшим глазом, как свежемороженый окунь с головой. Я не могу сказать, что мне нравится. И не могу сказать: не нравится. Мои нервы отказываются участвовать в
