– Ну, плавал, – не сразу ответил Толя.
– А как, как, как? – обрадовалась Ирка.
Толя очень долго молчал, потом сказал:
– В скафандре.
– А зачем? – тихо удивилась Наташа.
– А надо было... – недовольно сказал Толя.
– И на медведя ходили? – Ирка не давала беседе обмелеть.
– Ну, ходил...
– А как вы ходили?
Ирке надо было подтвердить, что в ее доме настоящий мужчина.
– С ружьем, – сказал Толя.
– Страшно было? – тихо поинтересовалась Наташа.
– Не помню. Я давно ходил.
Ирка тем временем подала кофе.
– Я коньяк принес, – сказал строитель, – на лестнице поставил.
– Почему на лестнице? – Ирка подняла брови.
– Не знаю, – сказал строитель, и Наташа поняла, что он постеснялся.
Ирка вышла на лестничную площадку и увидела возле своей двери бутылку.
– Могли стащить, – объяснила она, вернувшись.
– Ага... – беспечно сказал строитель.
– А вы есть хотите? – тихо спросила Наташа.
– Ужас! – сказал Толя, и всем стало весело.
Когда половина бутылки была выпита, Толя первый раз посмотрел на Наташу и сказал:
– Вчера попал в одну компанию, там такая девочка была... И парень с ней в кожаных штанах. Вам бы он не понравился.
– Почему? – спросила Наташа.
– Потому что вы серьезная.
«Как раз понравился бы», – подумала Наташа, но ничего не сказала.
– Ну, ну... – Ирка обрадовалась, что Толя заговорил.
– Он пижонить начал, говорит: в каждом человеке девяносто процентов этого... Ну, сами понимаете.
– Чего? – не поняла Ирка.
– Дерьма. А я ему говорю: «Ты не распространяй свое содержание на других».
Толя замолчал. Наташа поняла, что он обижен и переживает.
– Не обращайте внимания, – сказала она.
– Да вообще-то, конечно, – согласился Толя.
– Вы где живете?
– Нигде.
– Как это «нигде»?
– Очень просто. Плаваю – и все.
– А дом-то у вас есть?
– Был, а теперь нет. Давайте выпьем.
Все подняли рюмки.
– Жена сказала: «Надоел ты мне». Я и ушел.
– Жалко было? – спросила Ирка.
– Чего?
– Жену.
– Жалко. – Толя прищурился. – До слез жалко. Однажды ночью просыпаюсь и плачу. Слезы текут, ничего поделать не могу. Думаю: Господи, да я ли это...
Все замолчали, думая о своей жизни, и только Ирка не умела думать о себе.
– Неужели никак нельзя было? – Она посмотрела на Толю.
– Наверное, нельзя. Я без жены еще как-то проживу. А без своей работы – нет.
– Понятно, – сказала Наташа. Ей это было понятно.
Ирка включила приемник. Заиграл симфонический оркестр.
У Толи глаза были голубые, а волосы русые. За его спиной висела занавеска, а за занавеской лежал город – далеко, во все стороны. А после города кончались дороги и начинались поля и деревни, потом другие города.
Наташа вдруг кожей ощутила это все: расстояние и бесконечность.
– Так-то ничего бы, – сказал Толя, – плохо только, писем нет. Когда на корабль письма приходят, как будто веревка от земли протягивается. Не утонешь, ни фига с тобой не сделается. А когда писем нет...
– Хотите, я вам напишу? – предложила Наташа.
Толя промолчал. Ему не нужны были Наташины письма. Вот если бы написала жена или в крайнем случае девочка – приятельница парня в кожаных штанах.
Толя многое умел: ходить на медведя, опуститься на дно в скафандре. Он умел интересно жить, но не умел интересно рассказать об этом. И не в силах был поменять то, что он может, на то, чего не может.
– Ничего, – сказала Ирка, – все будет хорошо.
Ей хотелось, чтобы у всех было все хорошо.
Соседская девочка собиралась в детский сад. Она вытаскивала на середину комнаты все свои игрушки и разговаривала с ними. Слов было не разобрать, но звук голоса и интонации доносились четко. Дом был блочный, слышимость хорошая.
Наташа лежала с открытыми глазами, слушала девочку и думала о себе. О том, как три года назад Игорь сделал предложение, она согласилась в ту же секунду, потому что Игорь был не халтурщик – они много бы переделали в жизни хороших дел. А на другой день он позвонил, извинился и сказал, что передумал.
– Не сердишься? – спросил он.
– Да ну, что ты... – сказала Наташа. – Конечно, нет...
Говорят: война... А бывает, что и в нормальной жизни, среди гостей и веселья, все может кончиться одним телефонным звонком.
– Сни-ми-и! – кричала сверху девочка. Ей что-то надевали, а она протестовала.
В комнату из кухни вошла Наташина мама. Она работала медсестрой в больнице, любила тяжелобольных и презирала тех, кто болел несерьезно. Она любила людей, которым была необходима.
Мать послушала, как кричит сверху девочка, и сказала:
– Господи, всю нервную систему ребенку расшатали... – Если бы у нее была своя внучка, она ни за что не шатала бы ее систему, а жила только ее интересами.
– Мам, – сказала Наташа, – хочешь, я ребенка рожу?
– От кого?
– От меня.
– Идиотка! – сказала мать.
– Ну что ты ругаешься, я же только спрашиваю.
Зазвонил будильник, отпирая новый день.
Училище размещалось в старом особняке. Раньше в этом особняке жил обедневший дворянин. Комнаты были тесные, лестница косая. Наташа любила эти комнаты и лестницу, коричневую дверь с тугой и ржавой пружиной, тесноту и пестроту звуков.
В самой большой комнате, которую дворянин прежде называл «залой», а теперь все звали «залом», занимался хор.
Здесь все как обычно: та же декорация, сорок стульев, рояль. Те же персонажи – сорок студентов, концертмейстер Петя. Концертмейстер – профессия не видная. Например, по радио объявляют: «Исполняет Лемешев, аккомпанирует Берта Козель». Лемешева знают все, а Берту Козель не знает никто, хотя объявляют их вместе.
