— А вот и дом, — сказала она. — Идите сюда, посмотрите.
Они подошли к ней и взглянули туда, куда она показывала, в прогалину среди тисов. Далеко внизу лежала Долина друидов, на краю которой, как в изгибе локтя, укрылся кукольный домик с высокими трубами.
— А вот и тропинка, — заметила дочь Кэрри. — Немного скользко и грязно, но, если хочешь, можем спуститься вниз.
— Зачем? — пожала плечами Кэрри. — Нет смысла. Там никто не живет. Да там и некому теперь жить.
Они снова посмотрели вниз.
— Одни руины, — подтвердил старший мальчик.
— Да, — согласилась Кэрри. Голос ее снова потускнел. Словно она заранее все это знала, но не теряла надежды.
— Все равно можем спуститься.
— А потом лезть назад?
— Вот уж ленивый-то! Ленивый толстяк!
— Сам ленивый! Пошли спускаться, тут не очень далеко.
— Нет, — резко сказала Кэрри. Собственная резкость удивила ее. Закрыв рукой рот, она издала какой-то странный, дрожащий смешок и взглянула на детей.
Они во все глаза смотрели на нее и видели, как ее лицо заливает краска. Она вынула из кармана темные очки и надела их. Теперь ее глаз не было видно.
— Извините, — сказала она, — но не могу. Правда, не могу. Честное слово. — И снова засмеялась тем же странным смехом. Похожим на плач. — Извините, — повторила она. — Тащила вас в такую жару. Какая глупость. Но я хотела показать вам… И самой еще раз посмотреть. Нам с Ником здесь было так хорошо. Я думала… Я надеялась, что именно это мне и вспомнится.
Дети молчали. Они не понимали, о чем она говорит, но чувствовали, что их мать чего-то боится. И им тоже стало страшно.
Она поняла это. Глубоко вздохнув, она неуверенно улыбнулась.
— Простите меня, мои хорошие. Все в порядке. Не волнуйтесь за меня.
«Далеко не все в порядке», — подумал старший мальчик. Взяв ее за руку, он сказал:
— Пошли обратно. Вернемся как раз к чаю.
Повинуясь его взгляду, остальные тоже двинулись в обратный путь. Кэрри шла за ними, спотыкаясь, словно ничего не видя из-за темных стекол своих очков, но он крепко держал ее за руку. Рука ее была холодной.
— Мы дойдем быстро, — сказал он. — Спускаться ведь легче, чем подниматься. Попьем чаю, и ты сразу почувствуешь себя лучше. В кафе, наверное, есть чай? Правда, там не очень-то приятно, как, впрочем, и в самом городе.
«Какой упадок!» — думал он, когда они только въехали в город и их машина шла по главной улице. Забитые досками витрины лавчонок и одни пожилые люди: либо дремлют на пороге домов, либо куда-то бредут под жарким солнцем. Город словно ждет своей смерти.
— Шахту закрыли, — сказала Кэрри. — Во время войны она работала, но оказалось, что пласты угля залегают слишком глубоко. Разрабатывать их было невыгодно. Поэтому, как только острая нужда в угле исчезла, шахту закрыли, а потом и железную дорогу. И как это я сразу не догадалась?
Она сказала это так, будто говорила не только об умирающем городе. Она вздохнула, и он почувствовал, что рука ее дрожит.
— Места, где человек жил, меняются, пожалуй, больше, чем он сам. Человек с годами не очень меняется. Я думала, что стала совсем другой, но оказалось, нет. Вообще-то говоря, то, что произошло, случилось совсем не по моей вине, быть этого не могло, не вижу никакой логики. Именно это я и твердила себе все эти годы, но разве слушаешь голос разума? Когда мне было двенадцать с половиной лет, я совершила страшное преступление, натворила нечто ужасное, как мне, по крайней мере, тогда казалось, и ничто не могло изменить это чувство…
Чего не могло изменить? Ему хотелось понять, о чем она говорит, какое преступление она совершила? Это было, гораздо интереснее, чем друиды или черепа, но спросить он не осмеливался. Она говорила, больше обращаясь к самой себе, чем к нему, она, наверное, не видела, что он слушает. Расскажет, когда придет время. А может, и не расскажет.
Во всяком случае, у нее был слишком утомленный вид, чтобы приниматься за рассказ. Она безумно устала и была бледная-пребледная. «Вот если бы папа был с нами! — подумал он. — Если я пройду весь путь до города с закрытыми глазами, тогда свершится чудо, и папа будет здесь. Нет, глупости! Узнай он сам, что кто-нибудь другой вот так загадывает, он бы досыта насмеялся». Но малыши шагали далеко впереди, а маме ни за что не догадаться, о чем он мечтает. Может, ей и вправду кажется, что она не изменилась, но додуматься до того, что он загадал, в ее годы не под силу. Он шел, держа ее за руку — она вела его — и чуть отвернув голову, чтобы не было видно, что у него глаза закрыты, и, кроме того, ему помогал ласкавший его щеку солнечный луч. Самое трудное впереди, когда кончится прямая дорога. Придется пройти через калитку и шагать по полю. Но чуда не произойдет, если загадаешь что-нибудь легкое. А если он сумеет все это преодолеть и она ничего не заметит, то, когда они войдут в кафе, отец будет уже там. Он будет их ждать и улыбаться…
— Господи, о чем ты думаешь? Гримасничаешь, как обезьяна, да еще с закрытыми глазами!
Старший мальчик открыл глаза, увидел обращенную к нему улыбку матери, и уши у него загорелись.
— Я играл сам с собой.
— В твоем-то возрасте? Мы могли свалиться с обрыва.
Она дразнила его, словно маленького, но он не обижался, потому что она снова выглядела радостной. Когда она сняла очки, солнце заглянуло ей в глаза, и они засветились зелеными огоньками.
— Смотри! — сказала она. — Отсюда весь город как на ладони.
Заросшие лесом склоны остались позади, и перед ними открылась низина. Сочные, потравленные овцами луга, поделенные на прямоугольники каменными изгородями, подступали прямо к огородам позади домов. Узкие прямые улицы; одна длинная и тонкая, как позвоночник, тянулась посередине, а от нее, круто поднимаясь в гору, отходили похожие на ребра проулки. Было тихо, шиферные крыши домов блестели в мягком свете заката. Тем не менее, решил старший мальчик, город уродлив: дома некрасивые, а зелень окрестных холмов портили пирамиды из шлака и теперь уж никому не нужное шахтное оборудование.
— Видишь ту кучу? — спросила Кэрри. — Вон там. Мы очень любили съезжать с нее на железном листе, хотя и боялись, что он нас поймает. Он говорил, что наша одежда изнашивается раньше срока и много горячей воды уходит на стирку!
— Кто он? — спросил старший мальчик, но она, по-видимому, не расслышала его.
Она не отрывала глаз от города и улыбалась чему-то, понятному лишь ей одной.
— А вон гостиница, где мы остановились, — сказала она спустя минуту. — Называется «Собака с уткой». А то здание под зеленой крышей — это часовня, где мы занимались, потому что в школе на всех не хватало места. Это была маленькая школа, в ней не могли разместиться все ученики, что приехали из Лондона. А вот здесь, где мы сейчас стоим, на этом самом месте, поезд гудел, выходя из-за поворота. Всей долине был слышен его гудок. «Извержение вулкана, а не паровозный гудок», — говорил Ник: он воспринимал его болезненно, потому что, когда услышал впервые, у него началась рвота. Хотя, по правде говоря, стошнило его не от гудка. А потому, что он устал и наплакался, уезжая от мамы и из дома… — На мгновение она задумалась, вспомнив, как это было горько, но тут же рассмеялась. — Главная же причина состояла в том, что он слишком много съел. Ребенком он был ужасным обжорой.
— Он и сейчас обжора, — заметил старший мальчик. — Подумаешь, какая новость! Рассказывай дальше.
— А я что делаю? — рассердилась Кэрри, став, по его мнению, больше похожей на зловредную девчонку его же возраста, чем на маму. — Но мой рассказ начнется с того, что дядю Ника вырвало…
2
Его вырвало прямо на колени мисс Фазакерли. Плохо ему стало, как только они, сделав
